дети, успокаивал он себя, имеют обыкновение становиться взрослыми. И у них непременно появляется своя собственная жизнь. И в этой своей жизни эти самые дети будут делать свои собственные взрослые ошибки. Потом они станут исправлять их, и снова делать. И уж точно никогда и ни у кого не спросят совета. А уж если и спросят для отвода глаз, то поступят все равно – по-своему.
Из гаража автосервиса они вышли последними. Андрей запер дверь и, направляясь к автомобильной стоянке, коротко обронил через плечо:
– Домой будешь заезжать?
– Нет! – Хабаров даже вздрогнул от подобной перспективы. – Поначалу хотел, теперь передумал.
– Ладно, поехали…
Они загрузились в Анохинскую «десятку» и выехали, минуя шлагбаум, на центральную улицу.
Машин на проезжей части было очень много. Дороги чистили, усеивали песком, но снег настырно шел снова и снова. В снежной буро-коричневой каше колеса вязли, буксовали. Потом, с трудом преодолев препятствие, ползли дальше. А на том месте, где только что раздавался надсадный рев мотора, оставалась глубокая рыхлая колея, мгновенно засасывающая следующую жертву.
Пробки, пробки, длинные цепи из сигналящих автомобилей и без устали, на всякий лад матерящихся водителей.
Они не стали исключением и, влившись в общий поток, так же принялись ерзать, пробуксовывать и материться.
– Где власти городские?! – орал Анохин, пытаясь вывернуться из очередного зыбкого месива. – Где, я вас спрашиваю?! Какого хрена сидят там, зады греют в кожаных креслах?!
– У тебя один из этих представителей ремонтируется, вот ты у него и спроси.
Хабаров, в отличие от друга, сохранял абсолютное спокойствие. Спешить ему было особо некуда. Вопрос – потеряют ли они полчаса, или час в пробках – его не особо занимал. Какая разница, где убивать время: на дороге или в чужом пустом доме? Тут хоть собеседник имелся, а там что? А там пустые чужие стены.
Может, он поспешил удрать от Олеси? Может, надо было остаться у нее до утра? Нет! Хабаров тут же с дрожью отверг подобную идею. Какой бы обворожительной и соблазнительной она ни казалась, она была ему чужой. Чужой и случайной! Пускай она его волновала, как женщина, пускай! Но говорить-то с ней он не знал о чем. А это для Хабарова было главным. Говорить, чувствовать, понимать…
Дребедень! Вдруг снова разозлился он на себя.
Вся эта дребедень пятнадцать лет сидела в его мозгах, и что вышло?!
Говорил он со своей Маринкой. Часами разговаривал обо всем и ни о чем. И не уставал никогда и не раздражался. И чувствовал ее, как никто. Даже ее гадкая мамаша так не чувствовала свою дочь, как он. И понимал тоже. Правда, не всегда…
– Я хочу другой жизни, понял!!!
Как же часто в последние годы он слышал эту фразу. Чаще, чем положено, и никогда не понимал до конца ее истинного смысла.
– Какой другой, Марина?! Какой?! Наслаждаться нужно просто самим понятием жизнь, милая! Просто одним тем, что она нам дадена!
