парня. А поскольку работы было хоть отбавляй, Николаев и Усачев домой почти не уходили.
– Так, так, – листая тонюсенькую папку, всего лишь день назад выпрошенную в канцелярии, Леня надувал щеки и качал головой. – Ничего… Никто ничего не знает, не видел, не слышал и так далее… Стоп! А это что за Ксения Николаевна? Уж не та ли самая?..
– Та, та, – подтвердил Роман, завесившись плотной пеленой табачного дыма. – И она тоже ничего и никого… Ты знаешь, Лень, когда на меня вешают такое вот дело, то у меня челюсть начинает сводить. Ну просто спасу нет. Ноет, паразитка, ноет…
– Что, и сейчас? – Леня оторвал свой взгляд от исписанных страниц и повнимательнее присмотрелся к шефу. – И сейчас ноет?
– В том-то и дело, что нет, – ухмыльнулся Роман загадочно. – И чую печенкой, что дело все в этой черноглазой сучке.
Он выставил оба пальца с зажатой в них сигаретой в сторону Лени и несколько раз погрозил кому-то незримому, но, так и не решившись ни на какое откровение, лишь качнул головой.
Сказать по правде, Леня был заинтригован. И не столько необычным жестом начальника и его неоконченной фразой, сколько тем, что тот сконцентрировал внимание на цвете глаз этой дамочки. Нет, Николаев, конечно же, имел фотографическую память, мог в деталях описать и внешность, и туалет прошмыгнувшей мимо них в толпе женщины. Он, кстати сказать, и обязан был это уметь, занимая подобную должность.
Но то, как он это произнес…
Всего там было понамешано: и скрежета зубовного, и отвращения, и недовольства собой, но самое главное, что уловило чуткое ухо Леонида, так это хорошо завуалированную скрытую боль.
От неожиданно посетившей его мысли Усачев заерзал на месте, что, естественно, не могло укрыться от всевидящего ока руководства.
– Чего это ты занервничал? – вкрадчиво начал Николаев.
– Я?! – Леня выкатил на него глаза и вторично приложил руку к груди. – Да чтобы я, да ни в жисть, гражданин начальник!
– Хорош куражиться! – неожиданно вспылил Роман. – Я тебя насквозь вижу! Думаешь, поймать меня сумел? Ловкач… Устал я, Леня. Очень устал. А эта сука… Она бесит меня, понимаешь? Так бы взял и придушил! Черт!!!
Николаев откинулся на спинку стула и притушил окурок в переполненной пепельнице. Полуприкрыв глаза, он переваривал последние минуты его с Ксенией утреннего разговора и, как ни сложно было ему признаться в этом самому себе, не мог с ней не согласиться. Эта стерва действительно волновала его. Волновала больше, чем ему того хотелось бы. И хотя ему всегда нравились белокожие женщины с мягкими завитками белокурых волос, он не мог не думать о ней.
Сколько раз во время допросов он пытался глядеть на нее с пристрастием, взывая к чувству долга, дремлющему в этот момент. Сколько раз он пытался убедить самого себя, что для красивой женщины в ней слишком много всего: слишком темные волосы, до неприличной жгучести черные глаза, да и грудь для леди непристойно высока и упруга. Но отрицать, что ему до зуда в
