допустят. Посмотри на леди Шер. Уж как они любили друг друга! Могла бы родить, но не позволили. А потом уже поздно было. А то, что у тебя дома вышло – так это чистый случай. Не было никогда такого, чтобы Таллен права на первую ночь заявлял да с незнакомыми и непроверенными в кровать ложился. Наверняка корит себя за ошибку.
– А если бы я осталась с мужем и родила?
– Таллен никогда не признал бы дитя своим. Это все равно что приговорить тебя к смерти. Сгинула бы вместе с ребеночком, даже если бы он на мужа твоего походил. Потому и деньги давал, не намереваясь больше появляться. Понесла – не понесла, интересоваться не стал бы.
Вошедший Фурдик оборвал беседу.
Осматривал меня на кровати.
– Так. Раздвинь ноги. Еще. Не зажимайся.
Пальцы его были холодными, а глаза внимательными.
– Так больно? Нет? А так?
– Чуть-чуть. Ой!
– Ну что же…
Мне позволили укрыться. Я смотрела на доктора, как на судью, собирающегося объявлять приговор.
– Нужен половой покой.
– Что со мной?
– Иносказательно – твое поле слишком глубоко вспахали. Я не знаю, кто из пахарей перестарался, но теперь требуется воздержание.
– И это хорошо, доктор. Мне нравится слово «воздержание». После всего, что я испытала и услышала, это мое любимое слово, – я повернулась на бок, положила ладонь под щеку и закрыла глаза.
– Бедное дитя, – вздохнул доктор Фурдик. – Она не познала радость совокупления, и теперь самое прекрасное, что может быть между мужчиной и женщиной, ей кажется страшным. Переживший изнасилование на уровне подсознания отторгает…
– Откуда ты знаешь про насилие? – оборвала Велица заумные речи.
– Вокан рассказал. Это он насильника из рук Таллена принял и во двор выволок. А перчатки так и забыли.
– Какие перчатки?
– Его деда.
– Ох, ты ж! Как теперь без них охотиться?
– Ничего, у нашего Таллена и без магии рука не дрогнет.
***
Первая неделя жизни в Драконьем замке прошла как один сплошной сон. Мой разум все-таки не выдержал испытаний и ввел меня в состояние, граничащее с сумасшествием.
Иногда я плакала и просила отвезти меня к маме, хотя помнила, что она никогда не была особо ласкова: для нее сын – свет в оконце, а я родилась ее раздражать. Поздний ребенок, получившийся случайно, да еще в тот год, когда освободилось место фрейлины при королеве-матери. Леди Дарице Мирудской блистать бы на балах и устраивать судьбу сына, вошедшего в возраст, когда старшие присматриваются к молодой поросли и намечают, кого взять в государственное услужение, а кого сразу в женихи подрастающим дочерям, а тут перетянутая грудь («Кормить самой? Как можно?!») и вечно орущий младенчик.
Иногда я смеялась и с воодушевлением рассказывала удрученно качающей
