и больше никем. Она не видела мужчин вокруг, никто, кроме него, не наведывался в ее фантазии и сны. Даже обиженная, она не думала о другом, кто бы смог временно согреть ее одиночество, потому что любила только его. Лялька носила его имя, зажатым в левую ладошку, так как правая все время была чем-то занята. Когда рука замерзала, она подносила кулачок ко рту и согревала его частым дыханием. Она посыпала его мятными словами, которые он щедро нанизывал на нее в их счастливые дни, еду в тарелке, чтобы хотелось ее съесть, потому что аппетита без него у нее никогда не было. Она худела, таяла вместе со слезами, как весенняя сосулька, в надежде, что ей не сорвут голову шестом, а дадут медленно стечь в лужи, по которым когда-то пройдет он, подцепит подошвой ее молекулы и будет таскать их на себе, пока не порвутся ботинки и не выбросит их на свалку вместе с ее последними крохами присутствия в осязаемом мире.
Лялька маршировала непослушными ногами изо дня в день, будто вязла в трясине грязи, размоченной ее слезами, оттягивала ночи, но они хохотали над ее замерзшим телом, ворочая и терзая его на широкой кровати. Ей было так холодно в снежинках своей печали, что она куталась в пижаму, верблюжьи гетры, козью шапочку с помпончиками, надеясь заменить вещами тепло его тела, без которого она просто не умела спать. Под утро к ней в постель все же запрыгивал его любимый кот, скорее из животной жалости, забирался лапами в Лялькины волосы, мокрым носом утыкался в ее ухо и урчал непонятно что, может, успокаивал, а может, просто согревал себя после такой же одинокой ночи, потому как спать он привык исключительно вдоль шерстяного тела своего хозяина. Лялька ненавидела его урчание, но терпела, так как кот был частью ее любимого человека.
Сегодня Лялька проснулась удивленная, с чужим поцелуем на губах. Она чувствовала его влажность, дождливость, слабосоленую сладость, теплую прохладность. Ей тут же представился консервированный помидор, который не лопнул от прикосновения ее зубов, а медленно втек в нее, оросил застывший язык, коснулся каждой своей ярко-красной клеточкой Лялькиного шершавого неба, десен, иссохших от выплаканной влаги. Ее целовали нежные, как банановая мякоть, губы. Это лицо пахло корицей и камышом. Лялька втягивала этот запах до сих пор, даже когда сон уступил место пробуждению. День пробивался сквозь щели жалюзи, но Лялька не хотела его. Она захлопнула глаза, выдохнула, расслабилась и попыталась провалиться в бездонную яму, чтобы успеть схватить за ножки убегающий вместе с ночью сон. Ее желание было так велико, что сознание послушало ее эмоции и уступило им место.
Лялька неслась над каким-то городом, качающимся в предрассветной дрожи июльского воздуха, что таит в себе томность и знойность спелого плода, улицы дышали пустотой и свободой, жители, если они существовали, наслаждались сновидениями или любовью – кто ж не знает чудной сладости утреннего слияния?
Ляльку крутил ветер, трепал ее хвостики, что торчали из-под козьей шапочки с помпончиками, пижама смешно надулась, и снизу девушка казалась связкой цветных воздушных
