реакции, ушел к себе, плюхнулся на кровать, не переодеваясь. Кивнул, как обычно, портретам на стене: Ницше, Керуаку, Конан Дойлу, Хантеру Томпсону, Бегбедеру и Мураками, – с четырнадцати до восемнадцати Мишу здорово колбасило. Из-за портретов на стене Мишу в свое время называли девочкой с томиком стихов, интеллектуалом с хвостиком, фанаткой и т. п. Сейчас-то Миша повзрослел и мог справиться уже без этих ребят, но как-то неловко было скручивать портреты и куда-то запихивать: когда Мише хотелось поговорить (а дома с этим всегда было туго), они здорово выручали.
Миша включил камеру и принялся рассматривать фотографии с пикника. Было много Тани (Денис постарался), и на всех фотографиях она была задумчивая и, даже когда обнималась с Ланой, какая-то отстраненная. От изображений Мокроусовой Лизы, так настойчиво улыбающейся и лезущей в камеру, Мише было неловко – будто бы это он виноват в том, что Мокроусова такая тупая.
Он увеличил и внимательно просмотрел фотографии, сделанные незаметно. С недавних пор, прочитав какую-то глянцевую, однако убедительную книжку, Миша полагал, что вся суть человека проступает, когда снимаешь его в правильный момент скрытой камерой. Миша хотел бы однажды стать настоящим репортером. Он бы хотел уметь наблюдать и видеть.
Вот Денис ищет Таню и кричит. Таня лежит на песке. Лана рассказывает про хэндмейд и пьянеет. Лиза трещит, размахивая руками. Денис смотрит на Таню. Вот Таня что-то шепчет Лане на ухо, а та изумленно слушает.
Ничего такого, что сошло бы за новость. Танька странная. Денис разволновался за нее – может, влюбился, а может, просто привык за всех волноваться. У Ланы на лице написано: побешусь и выйду замуж через два года. А Мокроусова дура.
«Данный эксперимент не показателен. Я и так про них все знаю. Надо выходить на настоящее поле», – подвел Миша итог своим скудным наблюдениям и, разлёгшись на кровати, стал думать о том, какие прорывы в репортажной фотографии ему бы однажды хотелось совершить.
Как и предсказывал Денис, у него дома было не продохнуть от веселья: солидные дамы, подружки его бабули, громко подпевали бурановским бабушкам в телевизоре, пили и курили. Пахло солеными огурцами и жареным тестом. Прихожая была усеяна стоптанными старомодными туфлями и многочисленными шарфиками в цветочек.
– Кто пришел! – весело закричали гостьи, – Наш товарищ Денис дорогой!
– Денисочка вернулся! – закричала конкретно его бабуля и повисла на шее, обдав хорошим водочным запахом, – Вот только Денисочка, наш помощник, и держит нас на этой земле.
– Видимо, в прямом смысле слова «держит», – Денис отвернулся, стараясь дышать ртом, и снял бабулю с шеи, – Даже мы столько не пьем.
– Музыку-то потише сделайте, милицию на вас вызовут, – пожурил он.
– Милицию?! На нас! Вот хохоту-то будет! – и бабули, не дожидаясь, громко расхохотались.
– Где дед?
– Старый сыч никогда не любил веселья, – пожаловалась бабушка, наливая очередную стопку.
– Не налегай
