style="font-size:15px;"> – Я не сдамся, папа, – ответил Костя, целуя отца в чисто выбритую щеку.
…Он прошел к парапету, сел на горячую гранитную плиту, положил рядом свою шахматную доску, в которой, весело толкаясь, перекатывались фигуры. Потом свесил ноги в обрыв и стал смотреть на мост. Уже гирлянда фонарей перекинулась в сумраке с одного берега на другой, уже машины и троллейбусы рыскали фарами по асфальту, а Костя все сидел на гранитной плите, почти не шевелясь – как изваяние.
За его спиной еще горели окна шахматного клуба – одноэтажного здания, построенного полтора столетия назад. Когда-то здесь был ресторан, в котором гуляющие по бульвару могли посидеть за столиками, поесть и послушать музыку. Оркестр в красивых униформах, располагавшийся тут же, на открытой площадке, наигрывал вальсы и мазурки тех лет. Публика чинно прогуливалась, кто-то танцевал, кто-то, наверное, объяснялся в любви. Потом, гораздо позднее, рядом с рестораном была построена ротонда. Тогда музыканты в случае плохой погоды перебирались под навес.
Это было излюбленное место отдыха горожан. Таковым оно, впрочем, и осталось, хотя, кроме самого здания, не сохранилось ничего. Но была какая-то аура, был тайный магнетизм, не ослабевший за долгие годы, не убитый ни войнами, ни революциями, ни перестройкой.
…Костя отложил последнюю партию с ладьями и разнопольными слонами, в которой у его соперника была лишняя пешка. Если бы не она, если бы не этот маленький черный солдатик, смело дошедший до третьей горизонтали, – он мог рассчитывать на ничью при доигрывании. Но теперь… Теперь все шло прахом, и осознание собственной беспомощности угнетало мальчика.
Уже совсем стемнело. Погасли окна шахматного клуба, и сторож запер дверь изнутри. Опустел бульвар. Последний радиоприемник в последнем открытом кафе замолчал, наконец, как убитый комар. Стало тихо и одиноко.
Костя слез с парапета, оглянулся по сторонам. Никого нигде не было. По трем скошенным ступенькам он поднялся на площадку ротонды, где тускло горела одна единственная лампочка. В зыбком конусе света стояла скамья. Мальчик устроился на ней, раскрыл доску и неторопливо расставил фигуры в отложенной позиции.
Едва шелестела река где-то внизу. Опустел мост, облегченно вздыхая. На востоке взошла луна. Как беременная невеста, со смущенным кокетством она прятала лицо за вуалью пепельных облаков.
– Что ты здесь делаешь, мальчик? – вдруг услышал Костя совсем рядом.
Вздрогнув, он поднял голову. Неподалеку стоял высокий мужчина в военно-морском кителе. Широкая борода с ровной седой дорожкой посередине аккуратно лежала на его груди, едва прикрывая серебряный крест у воротника. Что-то знакомое было в чертах этого человека. Но Костя не мог вспомнить, где видел его раньше.
– Я… – сказал он робко, – у меня утром доигрывание, а дома все равно никого нет.
– Ты сирота?
– У меня есть отец, – ответил Костя. –
