придававший пению особое чувственное очарование, и Надя услыхала вдруг, как кровь ее туго забилась в висках и приливает к щекам…
Пластинка отыграла, завели снова, и тут на эти звуки стали слетаться здешние обыватели. Сперва незамеченным возник в неплотно закрытых дверях консерваторский круглолицый брат Миша. Постоял, послушал, поправил свои длинные волосы, снял очки, спрятал их в карман домашней куртки и шагнул вперед.
– Надя! Ольга Сергеевна! Уважаемые барышни! – сказал он громко и строго. – Что за варварские подзаборные звуки? Что ли, цыгане?
Девушки оглянулись.
– Это танго, Михаил Иванович, – с достоинством заявила Олюшка. – Настоящее аргентинское танго. И вообще – здравствуйте.
Шагнула навстречу Мише, протягивая ему руку для поцелуя.
Надя подняла мембрану, музыка прекратилась.
Миша склонился, долго целовал Олюшкину руку и, выпрямляясь, сказал:
– Это и есть танго?
– Ну да, – важничала Ольга. – Как же вы, музыкант, не знаете! Самый модный сейчас танец. Его весь мир танцует. И даже ваш Петербург.
– Разве под марш можно танцевать?
– Это не марш. Вот, смотрите, – и Оля протянула Мише французский журнал. – Тут все написано и даже нарисовано, как танцевать. И ноты.
– А что поют? Небось коли марш, так что-то воинственное? – не унимался Миша. – Я по-аргентински не понимаю.
– Как не стыдно, Миша, – сказала Олюшка, кокетливо склоняя голову. – Аргентинского языка не бывает, там по-испански говорят. И поют тоже.
– По-моему, у них в Аргентине свой арго, – сказала Надя.
– А что значит это вот «El Choclo»?
– Это, Миша, значит – початок кукурузы.
– Выходит, песня про кукурузу? Крестьянская песня?
– Нет, Михаил Иванович, там поют про… ну, про это… как всегда…
– Про любовь, что ли?
– Именно.
– Допустим, мелодийка сладенькая. Хоть и ритм вроде марша. Только вот не понимаю, причем тогда кукуруза? – дивился Миша.
– Ах, Миша, – вздохнула Олюшка, загадочно улыбнулась и склонилась к Надиному уху, что-то шепча и поглядывая на Мишу.
Надя мотнула головой и прошептала, краснея:
– Как не стыдно.
После Миши появился Иван Егорович, высокий, выше Миши, такой же пышноволосый, однако седой, с аккуратной профессорской бородкой, скандинавским профилем и слегка выпирающим из домашней, вроде Мишиной, распахнутой куртки брюшком. Потребовал завести музыку снова. Завели, Иван Егорович слушал, а пока слушал, вдруг возник дедушка, тоже немного послушал да вдруг выпалил:
– Нищета духа!
И удалился.
Танго отыграло, Иван Егорович молчал, думал, покачивая головой в ритме умолкнувшего танго, разглядывал пластинку, а все глядели на него, ожидая приговора.
– Н-да… – сказал он. – Однако – шарманка душещипательная…
