рано утром уехали.
Спрашивать ее, куда и зачем поутру в воскресенье уехал отец, допытываться про ночного пришельца бесполезно, это Надя знала хорошо. Алевтина умела как бы не интересоваться тем, что ее не касалось, и хранить тайны. Пришлось подняться в столовую, пить теплый чай и жевать вчерашние Алевтинины пироги с грибами. А позже, переодевшись в ту самую зеленую блузу, в которой Надя была изображена на портрете, длинную сборчатую юбку, накинув на обнаженные плечи шаль, она уселась в уютное кресло в гостиной, уложив ноги под себя, и стала листать Бельтова, выхватывая фразы то из начала, то из середины, то из конца и снова из начала.
От этих упражнений текст понятнее не делался.
…Луи Блан, как и Гизо, сказал бы, что политические конституции коренятся в социальном быте народа, а социальный быт определяется, в последнем счете, отношениями собственности, но откуда берутся отношения собственности – это было так же мало известно Луи Блану, как и Гизо…
…Качество и количество еще различаются и не совершенно тождественны. Вследствие того, оба эти определения до некоторой степени независимы одно от другого, так что, с одной стороны, количество может изменяться без изменения качества предмета, но, с другой стороны, его увеличение и уменьшение, к которому предмет первоначально равнодушен, имеет границу, и при переходе этой границы качество изменяется…
…В наши дни никто из стоящих на высоте современной науки и знающих факты не усомнится в том, что основы психологии надо искать в физиологии нервной системы. То, что называется деятельностью духа, есть совокупность мозговых функций, и материалы нашего сознания являются продуктами деятельности мозга…
Утомившись от этих умных фраз, Надя задремала. Опять возник пароход, отправлявшийся в Аргентину, а потом стали приближаться прихрамывающие шаги, вроде как бы подпрыгивающие в ритме танго, и откуда-то выплыл ночной косматый человек с котомкой за спиной. Запаха, правда, не было. Надя открыла глаза. В дверях гостиной стоял безбородый незнакомец, коротко, по-солдатски, стриженный. Невысокий, кажется, вровень с Надей. Широкие плечи, плоская грудь. Бледное чистое лицо со впалыми щеками. Не старше тридцати, наверное. Чужие брюки ему пришлось подвернуть, а старый непомерно длинный профессорский форменный сюртук Ивана Егоровича мешком висел на его худых плечах.
Надя вскочила, незнакомец оказался чуть ниже нее ростом.
– Не надо вставать, – сказал он тихо и вроде бы равнодушно. – Не принято, – он помолчал, потом, поведя окрест рукой, добавил: – У них. У них не принято. Полагается наоборот. У них. А впрочем, как хотите. Вы Надежда Ивановна, знаю, а меня зовите Петром Петровичем.
Он приблизился и протянул руку. Она робко ее пожала.
– Вы постриглись? – вдруг вылетело у нее, она тут же смутилась.
– Сжег парик. Подглядывали, неблагородно, – сказал он. – Что читаете?
– Бельтова.
