попалась почти юная и веселая.
Дама выпрямляется, дотрагивается пальцами до края каракулевой же шляпы и, скрывая невидимые миру слезы, улыбается:
«Это вы излишнее сказали». Затем идет прочь от ларька, гордо оскальзываясь.
Каждый вечер на площади жизнь выводит какие-то прихотливые узоры благодаря большому скоплению народа. Наш герой ходит сюда нагуливать сюжеты. Каждый вечер здесь прежде времени наступает Новый год.
Неожиданно прямо на него из «Салона причесок» выходит мужчина в живой меховой шапке. Он светится, радуясь, видимо, свежему комфорту.
«Часы не надо?» – спрашивает мужчина.
«Спасибо, свои пока ходят», – отвечает он и идет себе дальше. Но уже буквально через несколько шагов отчаянно начинает скучать: «Почему не посмотрел хоть какие часы-то? Дурак! За просмотр ведь денег не берут». И так ему захотелось посмотреть на часы. Но где теперь искать того продавца?
Часы ему были действительно не нужны. Да и смешно покупать с рук часы, когда все ларьки ими забиты. Но одно дело вообще часы, а другое – эти. Может быть, эти-то как раз и были теми самыми?!
Один и тот же сон снится ему всю жизнь. С разными вариациями, но всегда один, и всегда он в нем оказывается не на высоте, а к утру сон истаивает сосулькой так, что от него ничего не остается.
Какой-то Дом отдыха или загородная больница. Застекленная лестничная площадка с дверью на веранду. А может быть, и прямо в сад.
И везде: на земле, на лестнице, на веранде – валяются наручные часы. Все теряют их, и никто не думает поднимать. Никому они почему-то не нужны. А ему нужны.
Еще в своем безденежном детстве он мечтал о собственных часах, подолгу простаивал в живой тишине часового магазина, как внутри часового механизма.
Магазин был рядом с керосиновой лавкой. В лавке он тоже бывал часто. Смотрел, как продавщица в кожаном переднике зачерпывает из оцинкованной бочки, встроенной в прилавок, волнующего запаха жидкость, и жидкость играет отчетливыми белыми бликами.
В часовом магазине поблескивает круглыми очками старик-продавец, вокруг раскачиваются маятники и невидимо перемещаются бронзовые гири, где-то выпрыгивает механическая кукушка, за ней – другая, а грудному пению курантов предшествует долгий туберкулезный вздох часового механизма.
Все эти вздохи, пения, кукования и перезвоны возникают почти одновременно. Старик начинает заботливо поправлять стрелки и корректировать время, не выходя из своей задумчивости. Казалось, старик и жил в магазине, питался и ночевал здесь, и ночью, как на детский плач, просыпался на их голоса.
Впервые приобрести часы он зашел в новый магазин на Невском, зашел буднично, как за хлебом, – без часов студенту жилось нервно. Но та детская мечта так и осталась неосуществленной, мечта о даровой умной роскоши. Она-то и заговорила в нем при виде золотого мусора часов, которые лежали редко, словно первые палые листья.
Да,
