его Перепе́лов, отлично зная, какую досаду у него вызывает. Она нарочно его злила, и ему хотелось ударить ее, что он позволил себе однажды и больше не позволял: пережитое им, когда она встала на подоконник и распахнула створки окна, запомнилось навсегда.
Она не завтракала, вроде бы пытаясь вернуть прежнюю фигуру, фигура не возвращалась, ничего не возвращается, иногда он раздраженно звал ее, чтобы задать незначащий вопрос о каком-нибудь незначащем пустяке, она выходила из комнаты, наблюдала, как он ест сваренную ею гречневую кашу или поджаренные сырники, скучала, чтобы занять себя, приносила из ванной флаконы с лаком для ногтей, переливала в один флакон содержимое остальных, ему хотелось неосторожным движением руки смахнуть все их на пол, он сдерживался, как давно уже сдерживался на кухне, в спальне, в гостях, везде. У него болела, а то и кровоточила язва, что являлось прямым следствием внутренней политики сдерживания, болеть и кровоточить переставало, как только начинался роман.
Сейчас язва молчала.
– Где Сенька? – спросил. – Давно не виделись.
С языка Златы, судя по выражению ее лица, готовилось сорваться что-то другое, но и она сдержалась.
– Ночует у подружки.
– У какой подружки?
– Не спрашивала.
– Он тебе сказал?
– Сама догадалась.
– И ты ему разрешила?
– Что разрешила?
– Ночевать вне дома.
– Ты помнишь, сколько ему лет?
– Сколько?
– Двадцать один. Ты в этом возрасте уже женился на мне.
Перепелов бросил ложку на стол и невидящим взором уставился в окно.
Могла бы не напоминать.
Дрянь.
Кто?
Она? Он? Сын?
Можно поблагодарить Бога, что у парня завелась подружка, а то грозила опасность, что так и останется в девках, настолько зажат и не расположен к женскому полу.
От Златы пахло спиртным, смесь неприязни и жалости тяжелила голову.
– Я пойду, Перепе́лов…
Всю жизнь она звала его по фамилии. Первые годы в протяжном прелестном голосе звенела сплошная нежность. Тогда она делала ударение на первом слоге, как и полагалось, хотя в официальных бумагах, удостоверявших личность, ударение не ставилось, но знавшие его и так были осведомлены, что он – Пе́репелов. В школе учителя называли его Перепело́в, но помнил это он один. Она смотрела на него своими большими серыми в пушистых черных, низко набегающая густая пепельная челка работала как занавес, создавая таинственную игру тени и света в зрачках, и сумасшедшее отроческое изумление не покидало его: неужто все сложилось, как сложилось, и они в самом деле составили пару! Выпавшая ему как лотерейный билет, она проводила прохладной
