* *Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось… Другое дело – в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.
Гоголь перекуфырнулся (с акцентом на букву «эф») под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи… Скорее всего – невежды!
Снег тогда выпал поздно, в отличие от года прошлого. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит антрацит. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, также методично, как пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.
Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые «лунные следы», которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&Cо. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь этот самый «штатовский советник» решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил:
– Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном
