Ведь это тяжкий крест – судить. А я и не должен, права не имею. Оттого и легко, хоть воспаряй к тому облачку, только уже не для того, чтобы слюной брызгать.
– Смирили, значит, гордыню.
– Не совсем, – открестился Воронцов, причем буквально – осенив себя крестным знамением. – Вот я сейчас с вами разговариваю, а сам себя спрашиваю: не много ли на себя беру? Вроде как поучаю. А это все из той же корзины, одного поля ягоды. Как считаете, не заношусь?
– Я бы и не позволил, – сказал Олег, снова берясь за бутылку. – Ни поучать, ни занестись.
– Вот спасибо.
– Да не за что. За что пьем, Алексей Николаевич?
– Ну, о вере мы уже поговорили. О любви вроде как не по компании. Тогда за надежду?
– Которая юношей питает? Не возражаю. Я против Пушкина не ходок.
– Это не Пушкин. Был такой поэт, Глеб Глинка, уже в XX веке. Взял строчку у Ломоносова, где про науки и надежды, чуть повернул и сочинил свое.
– Да вы филолог!
– Ни в коем случае. Просто понравились стихи, вот и запомнил.
– До последней строчки? Прочитайте!
Воронцов выпрямился, оторвав спину от стенки купе и посерьезнев, словно иначе к поэзии и подступаться нельзя.
Надежд сомнителен приют.
Надежды юношей питают,
Отраду старцам подают,
Но все же постепенно тают.
И, наконец, на склоне дней
Вдруг понимает человече
Тщету надежд, тщету идей.. .
«Иных уж нет, а те далече»,
В очках и при карандаше,
Пред выкипевшим самоваром,
Он размышляет о душе,
О временах, прошедших даром.
Подобно самовару дух,
Быть может, так же выкипает?
Ну что же, не ругайтесь вслух,
Ведь в жизни всякое бывает.
Читал Воронцов хорошо, вдумчиво и с чувством, без подвывания а-ля Бродский и ложной евтушенковской многозначительности.
– Хорошие стихи, – одобрил Олег. – С подковыркой.
– Хорошие стихи все с двойным дном, – кивнул Воронцов. – Вот за надежду и выпейте.
Олег поднял стакан:
– Ну, за нее. И за сбычу мечт!
Выпил. Покатило, как вода.
– А у вас есть мечта? – спросил Воронцов.
Олег удивился:
– Как же без этого? И не одна.
– А сокровенная? Я не хочу показаться бестактным…
Олег великодушно махнул рукой: мол, оставьте эти реверансы.
– Есть и сокровенная, она же главная. И знаете, Алексей Николаевич, в чем ее прелесть? Она несбыточная!
Скрипнула, откатываясь, дверь купе. Проводница окинула их взглядом:
– Чай будете?
*
