ханство давно было мучительным больным бельмом в царском глазу. Словно осколок татарского ига, которое разрушил некогда его дед Иван Великий, сохранило злую, жалящую набегами, силу с остатками пленения и постоянной угрозы Руси – в Тавриде, за Перекопом. Царь время от времени, идя навстречу своим обозленным воеводам, высылал на юг легкие московские отряды, которые, соединившись с казаками, спускались вниз по Дону и Днепру, нападали на татар-крымчаков в их владениях.
«Но сил на решительный поход на крымского хана Девлет-Гирея, любимца султана не хватит… – думал Иван. – Не имеем мы таких навыков, такой конницы, чтобы за считанные дни пересечь Дикое поле и ударить, когда нас никто не ждет… А ведь надо, конечно, надо ударить… Только не войском в сотни тысяч, под десяток тысяч… Кто поведет – Курбский, Адашев, Шереметев?.. Только надо так обставить, чтобы султан не подумал, что против него войной пошел его лучший друг царь Московский… Вот латинский Запад во главе с папой обрадовался бы… Ждут не дождутся латиняне крестовый поход против неверных объявить – да только хотят отделаться своими минимальными потерями, да русской кровушки не жалеть за свои воинственные религиозные интересы… Не дождется папа… Только как их всех переиграть – и хана, и султана, и латинян вместе с папой?..»
А ведь не могла найти Русь противоядия от жалящих набегов крымских татар во время правления царя Грозного. По Дикому полю, по пустынному Муравскому шляху, по наущению хана, а то и царевичей, крымчаки стремительно вторгались в русские земли – на быстрых выносливых маленьких лошадках, причем не разжигая костров, без запасов съестного. И безнаказанно грабили и жгли русские города и селения. Словно знали неизвестно от кого, что царь московский грезит не Черным и Балтийским морем и готовится воевать не Тавриду, а Ливонию.
– Неужто так султана боюсь, что отказываюсь от крымского похода? – спрашивал себя Иван в присутствии царицы, занимаясь самобичеванием, чего никогда не позволял делать в присутствии ближних советчиков и тем более, думских бояр.
Анастасия тревожно заглядывала в глаза супругу, не в силах перечить или покорно соглашаться со страхом и даже трусостью царя. Пыталась, как могла утешить:
– Служба, родной, тебя царская неволит… Не только за себя ответ держишь – за все государство великое… Потому и душой маешься…
– Правильно говоришь, касатка моя… – ответствовал глухим не своим голосом Иван. – Душою маюсь, потому что за муки своего народа русского отвечаю… Да ничего сделать не могу… Сердцем чую – нашествие султанских войск будет пострашнее татарского… Нельзя турок-янычар на Русь навести… Потому и мучаюсь, что из двух зол выбираю не худшее…
– Плохое – это татары, а худшее – это турки?.. – грустно спросила Анастасия. Видя, что Иван согласно кивнул головой, тяжело вздохнула и выдохнуло грустно-прегрустно. – Я бы тоже предпочла плохое – худшему, милый… Только зачем тебе советы жены, если у тебя столько мужей-советников…
– Только
