роста!
– Я не критикую, а констатирую факт: это человеческое существо не завершено в развитии, если только он не тролль. Как тролль он вполне удался.
– Прекрати злословить о моем лучшем друге, мистер Я-ухожу-не-дождавшись-счета!
Так они продолжали разговаривать, шагая, и шагать, разговаривая. Джерри принес из буфета два пива и пакет попкорна. Они бросали его чайкам, и те хватали зерна на лету. Уна, громко смеясь, пила из бутылки, совсем как мать Джерри – отчасти ирландка, – и это, возможно, было одной из подсознательных причин его тяги к ней. В ирландках есть какая-то изюминка. Сексапильные, как англичанки, но живее, подлиннее, что ли, не такие снобки, не задирают нос. Смех громче, груди больше, веснушки на щеках. И быстрее пьянеют. Рядом с ними заиграла шарманка.
– Спасите! – воскликнула Уна. – Я ненавижу музыку из автомата!
Они ушли подальше от ящика с ручкой – далекого предка музыки техно – и приблизились к дансингу с цветными фонариками, где наигрывала свинг джазовая группа.
– Слишком жарко, чтобы танцевать, – сказала Уна.
– Распусти волосы.
– Если я их распущу, стану слишком красивой. А я не могу себе этого позволить сегодня вечером.
– Почему?
– Потом они все захотят со мной переспать. Это испортит нам вечер.
Джерри был из тех танцоров, которым ноги мешают, поэтому танцевали они плохо, но танцевали долго. Секстет под цветными фонариками играл джаз, чередуя соло. Уна воткнула цветок в волосы. Волосы же Джерри слиплись от пота, как напомаженные. Он снял пиджак, и их тела переплелись. В те времена танец был единственным легальным способом приблизиться к кому-то вплотную. Оркестр громыхал громче океана. Танец освободил шевелюру Уны: узел распался, и волосы дождем рассыпались по плечам. Цветок упал на землю, и они безжалостно его растоптали, напевая: «I can’t dance, got ants in my pants», что значит: «Я не могу танцевать, у меня муравьи в штанах» (приличия ради мы не станем переводить продолжение песенки:
Let’s have a party,
Let’s have some fun,
I’ll bring the hot dog,
You’ll bring the bun.[52])
Усталые, но довольные, как будто вся их робость вышла по́том, они присели рядышком за двумя бутылками уже теплого пива, и у обоих выросли пышные пенные усы.
– Ты не любишь нравиться? – спросил Джерри.
– Не люблю. Потому и нравлюсь.
Она смеялась собственным шуткам, но не из самодовольства, скорее боясь, что они не смешны. Джерри никогда не мог понять, шутит Уна или говорит искренне.
– Ты танцуешь почти так же плохо, как я, а это, видит бог, нелегко, – сказала она.
– Мне хочется тебя поцеловать, и я нарочно плохо танцую, чтобы быстрее сесть.
Уна сделала вид, будто не слышала, но через несколько секунд они уже стояли рядом на улице, обняв друг друга за талию. Уна раскритиковала его одеколон и стрижку.
– Ты только и думаешь, как бы соблазнить тысячи девушек, – фыркнула она.
– Ты
Давай устроим вечеринку, / Давай повеселимся, / Я принесу хот-дог, / Ты принесешь булочку
