да еще с ректором какой-то там академии – прямехонько в эту аудиторию. И так получилось, что Паша еще не успел дотянуть последнюю ноту в «Приводи-и все-о отделе-ение-е!!», как вся эта честная интернациональная компания завалила к нам в аудиторию. А тут такое творится-а-а… Ну, в общем, скандал был кошмарный. Меня и Пашу из универа в три шеи, мою девчонку… в смысле, которая со мной общалась… на подоконнике… в общем – ее тоже. А вот вторую девчонку… которая с Пашей была, ее не выгнали. Потому что весь кипеж из-за нее и был. Она оказалась дочкой того самого декана из какой-то там академии, который был с нашим деканом. Ну, и с этими чертовыми французскими журналистишками.
…После отчисления из училища актер-недоучка угодил в армию. А так как, помимо артистического дарования, природа наделила Сергея Воронцова приличными физическими данными – пластикой, силой, реакцией – а тренер по плаванию вырастил из него КМС-а, то есть кандидата в мастера спорта, с прицелом на мастера – то Воронцова прямиком направили в десантуру, где всегда любили атлетичных молодцов с отлично развитыми статями.
– Нечего тебе журналиствовать, – говорил тренер Воронцова, узнав о намерении своего самого перспективного парня поступать в университет, – из тебя, может, второй Александр Попов или Денис Панкратов вырастет, а ты… Не выйдет из этого ничего хорошего. Никто тебя из плавательного бассейна не выпустит.
…А после того, как Воронцов год прослужил в десанте, началась первая чеченская война.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДЯДЯ ПРИНЦА И ПАПАША НИЩИНА
– И не говори, Андрюша.
Сказав это, бледная девушка лет двадцати-двадцати двух откинулась на спинку кресла и начала крутить в тонких пальцах бокал. Самое прискорбное состояло в том, что бокал не был пуст, и потому содержащаяся в нем светло-палевая жидкость очень приятного приглушенного оттенка не стала мудрствовать лукаво и в полном соответствии с законами физики пролилась на колени девушки.
– Ну конечно… – отозвался сидящий перед претенциозным белым роялем молодой человек. – Ты просто мисс грация, я всегда это знал.
Сказав это, он крутнулся на вращающемся стульчике и повалился с него на пол, благо был пьян.
– Конечно… – капризно протянул он, меланхолично лежа на полу и обозревая паркет, – Вишневского можно обижать. И стулья из-под меня вывертывать, и вообще.
Что он разумел под туманным определением «вообще», он не уточнил, но это было явно что-то не столь малосущественное, как падение со стула – потому как молодой человек врезал кулаком по паркету, а его лицо тронулось бледными пятнами, проступившими даже сквозь покрывающую лицо молодого человека слои косметики:
– Падлы!
– Да ладно тебе, Андрюша, – сказала девушка, – может, все это еще и неправда.
Это заявление собеседницы, казалось, придало новых капризно-истерических сил Андрею Вишневскому. Он забился на паркете, замолотил по нему ногами и руками, словно выброшенная на берег диковинная
