исчезла в середине тридцатых годов. Вместе с ними эти места покинули их обитатели, а я их продолжаю помнить. Странная эта вещь – память. Вот ведь у меня некоторые имена и фамилии застряли в ней в связи с совсем малозначащими фактами, а о других я просто ничего не могу сказать, хотя и сразу угадаю их, ставших взрослыми людьми, в толпе идущих навстречу, как давних одноклассников. Вслед за Голдиным в последнем ряду стоит, пожалуй, тогда уже не девочка, а настоящая девушка, с завитыми волосами, года на три старше нас, но ничего сказать о ней не могу, кроме одного – она жила в еврейском селе Алексеевском. За ней, зажатый между двумя девушками, торчит ушастый Сорокин. Видимо, тоже из очень бедной семьи был этот мальчик. Ходил в стареньком, не со своего плеча, пальтишке и в стоптанных валенках. А учился хорошо и был очень резок в поведении. Не терпел обиды, но физически был слаб и не только не мог наказать своего обидчика, а чаще получал добавочный подзатыльник. За Сорокиным стоит высокая симпатичная девушка. И ее имени и фамилии я не помню. Зато трех последних пионерок я запомнил. Та, которая стоит слева, – Белопольская, а та, которая справа, – Краснопольская. Между ними стоит веселая девочка с простой фамилией Бондарева. Все они были дружны между собой и вместе на фотографии оказались не случайно. Продолжили ли они свою детскую дружбу в жизни, мне осталось неизвестным.
Итак, состав нашего класса был типичен для окраинных московских школ и адекватен социальному составу населения. В нем собрались дети рабочих и инженеров из домов завода «Калибра» – первенца социалистической индустрии и дети недавних раскулаченных или просто ушедших из деревень крестьян – строителей будущих орденоносных Московского метрополитена и «Мосжилстроя», живущих теперь в бараках-общежитиях, и дети владельцев красивых Останкинских дач с бельведерами, приобретенных их отцами или дедами еще в далекие дореволюционные годы, и дети не вытесненных еще из советской жизни мелких лавочников-нэпманов, расселившихся в когда-то православном, а теперь уже еврейском селе Алексеевском, и дети из обывательских и ремесленных домиков, с огородами и палисадниками, растянувшихся по обе стороны Ярославского шоссе от Крестовской Заставы до древнего села Ростокино. Все мы были разными по своему происхождению, по воспитанию, по уровню материальной обеспеченности. Но всех нас сдружила наша Образцовая сорок восьмая московская школа. В ней вырастало новое поколение советских граждан.
При поступлении в эту школу нам не устраивали каких-либо экзаменов-собеседований, как это делают сейчас предприимчивые директора расплодившихся элитарных колледжей, лицеев, гимназий и прочих школ с придуманными «специальными» уклонами. Нашим родителям не было тогда забот искать такие особые школы и добиваться приема туда своих чад. А нас, детей, не унижали, не разделяли на элитные и неэлитные категории, не делили на талантливых, бесталанных, способных и неспособных детей. Конечно, мы были разными, но никто не лишал нас права учиться в одной из самых
