пошевелила челюстью, но вместо собачьего лая я услышал:
– Путешествие.
– Бесподобно, – ответил я лопоухому и добавил: – Спасибо.
Ветер, уносящий семя
Старость трудно обвинить в излишествах, необдуманных словах и еще более необдуманных поступках, в холодной рассудительности или сиюминутной слезливости. Старость не истерична, не болтлива, но весьма и весьма капризна: ее требовательность к себе в высшей степени безгранична. Всего один немощный, пораженный десятком недугов и болячек старик без труда останавливает вечное движение Вселенной, изначально запущенное Создателем, и заставляет миры и галактики, нарушив гравитационные и магнитные поля, сметать континенты и цивилизации, сталкивая меж собой светила, рядом с которыми Альтаир – зернышко, вращая все вокруг собственного сморщенного, как кожа на лбу, эго.
«Это иллюзия», – говорим мы. «Это реальность», – бубнит старость. «Каждый прав по-своему», – улыбается далай-лама. Бог же молчит, он просто любит всех.
Старик, прислонив сгорбленную натруженную спину к рассохшимся от времени доскам двери, сидел на ступеньке и вглядывался, может, с высоты холма, на котором стоял дом, в пшеничные поля, обступившие подножие, а может, с вершины прожитых лет на судьбу, расстилавшуюся у него в сердце лоскутным одеялом вырванных из памяти событий.
Дом, каждый камень которого, забрав тепло и силу его рук, остроту глаз, крепость ног, да и самого Творца, превратил в божество собственную форму, заставив возлюбить доломитовую скорлупу более ближнего, более самого себя и, страшно подумать, более Бога. Вот он, бастион, воздвигнутый над сжавшейся в дряхлеющем теле душой, надгробный камень с окнами, спальнями, шторами, половичками, дверными косяками, кухонной утварью и дымовой трубой, через которую вылетело в никуда отведенное время.
«Я чувствую, его осталось немного», – подумал старик, и одинокая слеза, отдавая всю себя высохшим морщинам, исчезла, едва докатившись до середины щеки.
«Как и вся жизнь, – старик помотал головой, отгоняя печальные мысли. – Хорошо хоть успел дерево посадить», – он с гордостью посмотрел на широколистный дуб, занявший позицию прямо перед крыльцом. Старик вспомнил тот день, когда еще мальчиком принес из соседнего леса желудей наделать солдатиков и уже было взялся за нож, но отец, неодобрительно покачав головой, сказал:
– Разрезав единое, несущее в себе жизнь, привнесешь в этот мир, и без того полный страданий, еще одну смерть. Лучше посади семя, вырасти дерево и поумней вместе с его ветвями и листьями.
Старик улыбнулся. Мальчик тогда наделал солдатиков, как и хотел, но один желудь все-таки сунул в землю, пусть и нехотя, слегка припорошив его, и для надежности придавил каблуком.
Дуб, несмотря на столь безобразное к нему отношение, прижился и даже вырос футов до шестидесяти, ежегодно доказывая силу божественной жизни человеку, вечно сомневающемуся в этом факте и стремящемуся влезть внутрь процесса грязными руками самомнения. Мальчик
