style="font-size:15px;"> Виталий ничего не понял из сказанного. Трофимов понял все, но не мог посочувствовать. Для того чтобы сочувствовать, надо погрузиться в состояние собеседника. Но Трофимов, как рыба, был на крючке у Сильваны и слушал только свое состояние.
Сильвана и фирмач вернулись. Сели за стол. Сильвана неотрывно смотрела на Виталия, как будто на лбу у него были арабские письмена и их следовало расшифровать.
– Чего это она выставилась? – удивился Виталий.
– Спроси у нее сам.
Трофимов собрал в себе готовность, как для прыжка с парашютом, и пригласил Сильвану танцевать.
Сильвана поднялась и пошла за Трофимовым. Возле оркестра колыхалась пестрая масса. Танец был медленный. Трофимов положил руку на талию Сильваны. Талия была жесткая, как в гипсе. «Наверное, корсет», – подумал Трофимов. Ее груди упирались в него и были тоже жесткие, как из пластмассы. Их лица находились вровень. «Не такая уж и высокая, – понял Трофимов. – Метр восемьдесят всего».
Под глазами у Сильваны не было ни одной морщины. Кожа натянута, как на барабане.
«Так не бывает, – подумал Трофимов. – Не могла же она ни разу не засмеяться и не заплакать за всю свою жизнь».
От Сильваны ничего не исходило, ни тепла, ни холода, и Трофимову вдруг показалось, что он танцует с большой куклой и в спине ее есть отверстие для заводного ключа.
Танец кончился. Вернулись за стол.
– Вы помните ваш фильм «Всё о ней»? – спросил Трофимов у Сильваны.
– Я такого фильма не знаю, – ответила Сильвана.
– Ну как же… – растерялся Трофимов. – Он шел у нас… давно.
Сильвана изобразила на лице легкое недоумение.
– Чего это она? – спросил Виталий, поскольку разговор шел по-итальянски.
– Говорит, что не знает фильма «Всё о ней».
– А может, это и не она вовсе, – предположил Виталий.
Трофимов растерялся. Он видел, что та Сильвана и эта – одно лицо. Но Сильвана из мечты была настоящая, а эта – искусственная, будто чучело прежней Сильваны.
– Наверное, этот фильм у них иначе назывался, – предположил фирмач. – Ваш прокат иногда предлагает свои названия, более кассовые, как им кажется.
– Странно, – проговорил Трофимов.
Он проговорил это скорее себе, чем окружению. Но странность состояла не в том, что прокатчики придумывают свои названия, а в том – как выглядело осуществление трофимовской мечты. Как материализовалась его абстракция.
Если бы золотистый стафилококк вылез и спросил, по обыкновению: «Ну и что?» – Трофимову было бы легче. Он нырнул бы в свой привычный провал и отсиделся бы в нем. Но даже стафилококк молчал и не поднимал головы. Может быть, он умер? Сильвана его внедрила тридцать лет назад – и она же его ликвидировала через тридцать лет?
Сильвана пригласила Виталия танцевать и поднялась. Виталий остался сидеть.
– Тебя приглашают, – перевел Трофимов.
– Я не умею, –
