важно в этом институте, мужского пола. Он отказался. Кое-кто даже зауважал: мол, не хочет человек ввязываться во всю эту мышиную возню с парткомами, идеологическими комиссиями, не хочет распихивать локтями сокурсников и сокурсниц, которым эти самые африканские газгольдеры просто во сне снились. На самом деле ему было просто неинтересно. «Страны изучаемого языка», как это называлось в курсе страноведения, привлекали его мало. Вот так же он никогда не пытался узнать, кому принадлежит замшевая курточка. Зачем? Язык сам себе страна, во всяком случае, город, а больше всего он похож на коммунальную квартиру на Петроградской стороне: извилистую, темную, таинственную. Какая-нибудь бабушка, прозябавшая в дальнем тупике, может вдруг помолодеть лет на пятьдесят. А молодые… молодые как раз мрут, как мухи. Из всей этой африканской истории Сергей вынес только одно: наверно, его любимый язык, рождаясь, предчувствовал, что его забросит и в Африку тоже. Та девочка, помните? – с торчащими ключицами и большими ногами, вполне могла быть чернокожей.
А на пятом курсе поставили перед выбором: либо диплом (это для умных и творческих), либо выпускной экзамен по языку (для средних и сереньких). Сергей, не колеблясь, выбрал экзамен. Ему не хотелось, как предлагал зав. кафедрой, исследовать оттенки значений двух уменьшительных суффиксов. Он просто чувствовал, когда надо употребить тот, а когда – этот. В общем, он слишком любил этот язык, чтобы использовать его.
Года два Сергей только подбирался к языку, прислушивался, вернее, подслушивал. И вот однажды замер на кухне с пакетом молока в руке, жадно настроив ухо на мамину болтовню по телефону. Про себя он синхронно перевел весь мамин разговор с приятельницей со всеми этими «мелко нарезанными баклажанами», «юбкой в обтяжку», «шлицей». Молоко давно перелилось через край стакана и проворным осьминогом расползалось по клеенке. Язык сам подсовывал слова и обороты, толкал в нужный коридорчик: вон там, там у нас живут такие-то, они дома, дома, проходите! То же чувство, которое испытываешь, когда ОНА, именно ОНА, в разговоре впервые дотрагивается до твоего рукава. Это ОНА до меня дотронулась! ОНА – до меня! Ведь именно этот внезапный спазм: «Я не достоин!» – и составляет главную прелесть влюбленности. А потом некоторое время страшно встречаться. Боишься, что это ощущение пройдет. Подождать. Насладиться им. Хотя бы несколько дней. Сергей не стал упражняться в синхронном переводе, но понял, что язык к нему благосклонен.
Как-то раз Сергей рассказал о той замшевой курточке Ирине. Она встрепенулась и улыбнулась широкой улыбкой. Лицо её сделалось простым и грубым, как у какой-нибудь тетки, только что свернувшей шею курице и довольной – полдела сделано, теперь можно ощипывать. Такую улыбку у Ирины он уже видел. Они встретились тогда у нее. Было хмуро, пыльно, а напротив тахты стояло большое зеркало, что Сергея очень смущало. И впечатление от этой встречи у него осталось какое-то пыльное: не недовольство, а недоумение. Зачем?
Конец
