сыновей – пяти и семи лет. Смуглое счастье мое.
– Мне так спокойно рядом с тобой, Нум.
Женщина повернула голову, нити подвесок качнулись и зазвенели. Массивные серебряные треугольники над ушами и длинные низки бусин смотрелись странно и грубо на прозрачной ткани платка.
Аль-Мамун тронул крошечную сапфировую гроздь:
– Я этого раньше у тебя не видел.
– Мне прислали их… оттуда. Это семейная реликвия, подвески носила еще моя бабушка, – смущенно улыбнулась женщина.
– Прислали? Оттуда? – Аль-Мамун искренне удивился.
И встревожился.
Племя берберов гудала, из которого происходила Нум, замирилось с аш-Шарийа совсем недавно – лет пятнадцать назад. Из окончившегося замирением похода Укба ибн Нафи привел семь тысяч пленных. Нум, тогда еще десятилетняя девочка, была среди них. С тех пор она ни разу не приезжала на родину – и, насколько знал Абдаллах, не поддерживала связей с семьей. Так откуда же…
– Да, – подтвердила она, безмятежно улыбаясь розовыми полными губами.
Смуглая, золотистая кожа – цвета густой сладости в спелых, истекающих медом сотах.
– Прости, я не предупредила. Я отослала мальчиков погостить к родственникам.
– Ты отослала Аббаса и Марвана в кочевье племени гудала? В пустыню?!
Подвески зазвенели, когда женщина снова кивнула:
– Да, Абдаллах. Но гудала никогда не кочевали в пустыне. Они всегда селились в холмах под Кайруаном, – и улыбнулась, широко раскрывая карие оленьи глаза.
– Нум, ты сошла с ума? Дети большую часть жизни прожили в Нишапуре! Что они будут делать в палатке посреди коз и верблюдов?!
Женщина подняла звякнувшую браслетами руку и накрыла его ладонь своей:
– Прости. Но там им будет безопасней.
И виновато потупилась, отворачиваясь. Ее рука казалась еще тоньше в облегающем рукаве из полосатой ткани.
– Нум? – строго сказал он.
И стиснул тонкие смуглые пальцы.
– Что случилось?
– Прости. – Она опустила голову так низко, что белая ткань платка закрыла от аль-Мамуна ее лицо. – Два месяца назад Аббасу прислали отравленную одежду. Я посоветовалась с дядей и…
Оказывается, ты, Абдаллах, многого не знал о своей наложнице. В том числе и о том, что у нее есть дядя.
– С каким еще дядей, Нум?!
– Я разве тебе не говорила? – Она вскинулась с серебряным звоном. – Абу Муса – ну, мой управляющий… он мой дядя…
– Абу Муса? Мой вольноотпущенник из нишапурского имения?
– Ну да. – Длинные темные ресницы хлопали, как крылья вспугнутой птицы.
– Что произошло, Нум? – строго сказал аль-Мамун и нахмурился. – Вы нашли виновных? Моего сына пытались убить – и ты говоришь об этом только сейчас? И то наутро? Я спрашиваю! Виновных – нашли?
Она вся съежилась под
