тесты, но все это не могло считаться заработком. Он просто сидел на шее у Маши, пока в его квартире развернули «протестный детский сад».
Там были дети задержанных, которые ждали суда. Там ночевали дети политзаключенных, пока их мамы бегали по инстанциям, добиваясь хоть какой-то справедливости для их отцов. Там адвокаты оставляли своих детей, когда им надо было уехать к обвиняемому в другой город. Там были дети протеста, за которыми должен был кто-то присмотреть. Там они были одеты, накормлены и уложены спать.
За такую аренду Артуру, конечно же, никто не платил. Наоборот, он сам искал деньги, чтобы в «детском саду» всегда была еда.
Он беспокоился о ком угодно, только не о себе, не о тех, кто был с ним рядом, и теперь слишком ясно это понимал. От такого осознания было больно настолько, что он мял в руке недокуренную сигарету, ломал ее пополам, обжигая пальцы.
Сдержать стон не получалось, но приходилось выкинуть сломанный окурок.
«Ты только что сломал последний шанс успокоиться, придурок», – думал он и понимал, что его тошнит.
От этой тошноты с болезненным спазмом в животе он понимал, что ничего сегодня не ел, только кофе пил раза три.
Чувствуя отвращение к самому себе, он сел на лавку, тяжело вздохнул и снова достал мятую пачку сигарет. Она была пуста, и он только сейчас это осознавал, ругался и прятал ее обратно в карман, не зная, что сделать, чтобы перестать чувствовать себя пережеванным куском мяса, ни на что уже не годным.
В такие минуты ему хотелось просто выйти на площадь и проорать:
«Люди, хватит так жить!»
Порой ему даже казалось, что он понимает тех, кто сжигает себя, понимает ту степень отчаяния, до которой надо дойти, чтобы сгореть живьем. Иногда он думал, что и сам на это способен, потому что иного способа бороться с этой реальностью уже не видит.
Спасало только одно – это было так же бессмысленно, как все остальное.
«Если бы все начали делать хоть что-нибудь, всё бы уже закончилось, – думал Артур. – Если бы боролись все, мы победили бы еще в августе».
Только он знал, что большая часть белорусов оставалась дома и обсуждала новости, сидя на мягком диване. Они придумывали много причин, почему им нельзя выходить.
«Ты сам на улицу не выходишь», – тут же упрекал себя Артур, глядя, как снова начинают дрожать руки.
О том, что ему действительно нужно быть дома, о том, что он делает для протеста в сети, он почему-то забывал. Ему казалось, что это не оправдание, и не важно, что только из дома можно было отслеживать всю информацию и координировать людей.
«Жалкий кусок дерьма», – ругал он себя в очередной раз и, давясь тошнотой, вставал и снова шарил по карманам, выискивая последние деньги.
Монеты валялись как попало, без всякой логики, одна даже была запрятана в коробок со спичками, самая ценная – в два рубля. Благодаря ей, денег на пачку сигарет Артуру хватало, и потому он плелся в магазин, шлепая по мелким лужам резиновыми тапками.
За
