его рабское подчинение внешним условиям уступило место свободному и вдохновенно-радостному восприятию «Я» как субъекта собственной жизни. Лишь духовный опыт может быть критерием свободы, свободы внутренней, стремление к которой и выступает двигателем духовного развития. Жизнь есть «целестремительное» движение, всегда характеризующееся иерархией целей, где одни из целей служат лишь средствами для достижения других. При нарушении такой иерархии круг жизни замыкается, и человек начинает жить для целей, служащих лишь для продолжения жизни, теряющей, в таком случае, свой смысл. Для русской философии всегда было свойственно обращение к абсолютному добру, которое и формирует облик гуманизма и есть, по сути своей, духовное продолжение основной характеристики жизни – содержать в своем настоящем свое будущее. Это ведет к безусловному эсхатологизму русской мысли и, шире, – русской культуры.
Эсхатологический аспект «русского гуманизма»
Еще Н. А. Бердяеву историческая реальность представлялась разорванной на три части, каждая из которых пожирает другую, делая нереальным все остальное. Это вражда прошлого, настоящего и будущего. Преодоление этого разрыва возможно лишь в исторической памяти. Отрицательную роль играет здесь утопия прогресса, принижающая настоящее в угоду будущему. Всякая утопия тоталитарна и приводит к рабскому сознанию, так как всегда содержит в себе замысел целостного тоталитарного устройства жизни. По сравнению с ней другие теории и направления оказываются частичными и потому менее вдохновляющими. Раздумывая о конце истории, русская философия неизбежно приходила к парадоксу: в историческом времени никак нельзя мыслить конец истории, он может быть лишь по другую сторону исторического времени. Значит, историческая перспектива не есть только перспектива неопределенного конца мира, она есть перспектива каждого мгновения жизни. В каждое мгновение жизни необходимо кончать старый мир и начинать новый. Пассивное понимание смерти пронизано безысходностью, активное же подразумевает более или менее длительный период изменения структуры сознания. Активно-творческий эсхатологизм и есть антроподицея – оправдание человека и, шире – гуманизма. Конец мира здесь не просто прекращение мирового процесса, а достижение его цели, исчерпывающее откровение и осуществление его внутреннего смысла. Однако такого рода «прогрессизм» отличен от западного, который верит в устранимость зла и страдания, в разрешимость трагедии духа в пределах истории. Творческое уготовление конца – конца мира и конца личного – вот основной вывод русской эсхатологии. Только эсхатологическое мироощущение примиряет смертность и трагизм жизни с историческим процессом во времени.
Подводя итоги нашим рассуждениям, можно выделить линии расхождения русского понимания «человеческого в человеке» и западного гуманизма как приоритета человека, взятого самого по себе, независимо от духовной сферы, ее
