отвлекшийся от поверженного Шурика, не стал жеманничать.
Ты смотри, пожалуйста, на меня, – сказал Шурик.
Девушка не ответила.
Я сейчас за аптечкой схожу, наложим повязку, найдем врача.
Вместо ответа она чуть сдвинула свою ладонь на руку Шурика, как бы просительно, чтоб не уходил. Он остался сидеть рядом, не в силах молчать, стараясь говорить о чем угодно, лишь бы не пытаться осознать, что девушка умирает.
Любая лодка когда-нибудь уходит за девятую волну. Помнишь, у Айвазовского была картина «Девятый вал»? Наша с тобой лодка тоже оставит за кормой эти девять волн. Что это значит? У древних кельтов так понималась граница по воде. Вышел за предел – ты свободен. И ты, и я, и администратор обязательно будем свободны. Только надо плыть, не сдаваться. Мы поплывем и обязательно выберемся.
Девушка опять ничего не сказала, она умерла.
Шурик осторожно перенес ее на стол за прилавком, уложил во весь рост. Хотел, было, позвать администратора, но передумал. Содрал с охранника куртку и накрыл девушке лицо, понимая, что так и не узнал ее имени.
«Ну, вот, ты и ушла за свои девять волн и сейчас, наверно, на своем девятом небе. Только у кошек девять жизней, у нас, у человеков – одна», – сказал Шурик, не замечая, что не произносит вслух ни одного слова. – «Я тебе настолько признателен, насколько это возможно. Да что там говорить, ты мне жизнь спасла. И отплатить тебе я не в состоянии».
Он внезапно вспомнил, как дома ходил с женой и ее братом играть в боулинг. Сразу же возникла тревога о том, каково сейчас жене и детям, но моментально куда-то исчезала, перебиваясь другими мыслями. Это было странно, но додумать не получалось, воспоминания о том вечере волшебным образом вытесняли тревожные мысли.
Шурик был всегда против публичных мероприятий, особенно развлекательных. Но так уж сложились звезды, что брат жены со дня на день становился Заслуженным артистом, получал медаль, удостоверение и коммунальные льготы. Заранее радоваться – дело неблагодарное, но другого свободного времени могло и не случиться: жили они в одном городе, стало быть, встречались, как то водится, редко. Коньяк с задушевной беседой из дома привел их в какой-то ночной клуб по соседству. Музыка там была дрянная, гламурная молодежь старалась самовыражаться, то есть кривлялась и юродствовала. Ангажированная дорожка боулинга оказалась по форматам «детской», короткая и несложная – страйки ложились не глядя. Впрочем, ничего страшного, с пивом можно было вообразить себя чемпионом. Вот только музыка напрягала. Ди-джей принял деньги за заказ и сделал всем «Du hast». На душе потеплело, но ненадолго: Rammstein прервался на полуслове, едва дойдя до середины. Снова полетела из динамиков какая-то кислота. Шурик и шурин озадачились. Сомнения развеял ди-джей: народу, говорит, не нравится. Колышущиеся рядом развязные девицы заругались матом. Свои слова они явно адресовали не ровесникам, снующим поблизости. Шурин напомнил,
