обычно восклицала она и в недоумении разводила руками. – Ну, наконец-то! Ты знаешь, который сейчас час?
– Застрял на работе, – растерянно бормотал под нос Алексей Николаевич, – Каюсь. Прости… Ты ложись. Я тут пожую что-нибудь…
Большой город за окном был окутан тишиной. Правда, где-то чуть слышно гулял ветерок, где-то скрипело распахнутое окно. Ещё в каких-то окнах горели полуночные огни с разными судьбами и проблемами, но в основном город спал. Когда маленькая чёрная стрелка на часах перешагнула полночь и стала медленно приближаться к единице, Вера Сергеевна, устав отмерять шагами квадратные метры их сталинской двушки в монолитной многоэтажке, стала звонить в НИИ. Звонки на проходную не принесли результата – коммутатор тихо мурлыкал, повторяя вызов снова и снова – всё впустую. Она в очередной раз опустила чёрную эбонитовую трубку телефона на никелированные рычажки и, не в силах более стоять на ногах, в изнеможении села на кресло и закрыла глаза.
– Чует моё сердце, Ира, случилось что-то ужасное… – проговорила она с мукой на лице. Потом хлынули слезы, появился платок, который ничуть не помог делу.
Дочь Ирина спряталась за занавеской на подоконнике и, обняв руками колени, отсутствующим взглядом уставилась в окно, замкнувшись в своих переживаниях. Поначалу в её голове роились разнообразные мысли – вполне обнадёживающие, что отец подойдёт с минуты на минуту, он просто застрял на работе. А ведь ему нельзя переутомляться! В последнее время стал выглядеть неважно: лицо бледное, худое, круги под глазами, словно постарел лет на пятнадцать. А в эти дни в нём вообще что-то поменялось, он сам не свой: опершись подбородком на скрещенные руки, сидит, погруженный в думы, или запирается в своём кабинете, отказываясь от ужина и прося лишь одного – тишины и одиночества. С каждой уплывавшей в прошлое секундой мысли её становились всё тревожнее, пока, наконец, ледяной холодок не пробежал между лопаток и её не сковал леденящий ужас от того, что с отцом действительно могло случиться что-то непоправимое.
Самые первые её воспоминания были связаны именно с отцом. Когда ей было года три, он подкидывал её вверх, а она, раскрыв руки как птица, вскрикивала от удивления и восторга. И это чувство полёта: ясное, сильное она носит где-то в глубинах души вот уже почти двадцать лет.
С фанатичной дотошностью, словно реставрируя старую киноленту, эпизод за эпизодом, реплику за репликой, она восстанавливала в памяти мельчайшие детали, связанные с отцом: его запах, твердую походку, умеренные жесты. Все свободное время они проводили вместе. Она вспоминала, как он читал ей сказки, как она засыпала на его руках. Как день за днём он открывал для неё целый мир, придумывая самые невероятные игры, делал домики для её кукол, мастерил поезда из катушек от ниток. Как катал зимой на санках, а летом мазал зелёнкой ободранные коленки, когда она падала с велосипеда.
Ирина вспоминала, как лежала с температурой в своей комнате и терпеливо ждала,
