слова говорил: «Я наблюдаю невероятные чудеса, какая динамическая архитектура – простая и эффективная! Костя, ты должен прийти ко мне в лабораторию, я должен тебе кое-что показать, – вирус Эпштейн-Барра, – он прекрасен!» Когда речь заходила о вирусных мутациях, все, что ранее имело для меня ценность, на какое-то время теряло смысл. Деньги, женщины, карьера – лишь представление в кукольном театре. Чем жарче мой друг постигал микромир, тем преснее и бесцветнее становился для меня жизнь. Я стал управляющим банковским отделением, он – научным работником. Я женился и купил квартиру. Он написал диссертацию, что-то в области управляемых мутаций. Казалось, что я смог избавиться от того бесцветного чувства; я альфа-самец, могу приобрести просторную нору и поселить там привлекательную особь женского пола. Я позвонил ему сам и пригласил в ресторан, который он не смог бы оплатить на свое скромное жалованье научного сотрудника. И знаете, что он заявил после получаса автобиографических рассказов и обмена любезностями? «Костя, я уверен, что в вирус можно заложить потенциал для развития сложной разумной жизни и отправить его в космос. Это самая устойчивая и неприхотливая форма жизни. Многие ученые вообще считают, что это переходная форма между живой и неживой материей. Даже если мы одни во вселенной – это можно исправить! Отправившись в разные галактики и попав в приемлемую среду обитания, этот простейший организм начнет мутировать и усложняться. У меня есть небезосновательная теория, что жизнь на земле произошла именно от вируса». Я слушал своего друга, и опять все для меня теряло вкус. Лобстер на тарелке, нелепо раскинув распотрошенные щупальца, казалось, смеялся над фактом моего существования. Все обесценивалось, словно мое окружение без разбора поражал некий вирус, выведенный научными сотрудниками в очках и белых халатах. Мой друг – доктор, к слову сказать, был очень чуток и внимателен, искренне интересовался моими успехами и радовался им. А меня разрывала не то что бы зависть, не то что бы ненависть, а нечто такое, что прилипает к тебе, глушит все звуки, как будто ты живешь в мутной воде.
– Дерьмо, – прошептал Владимир Георгиевич, и в глазах его вспыхнул огонек азарта.
– Я понимал, что не нужно видеться с моим товарищем, а сам тянулся к нему, как наркоман к шприцу. Жил бедняга скромно, немного неряшливо, внешним миром интересовался в основном посредством книг, лишь изредка посещал музей или театр. По большому счету, интересовала его только наука. Жгутики, палочки, колбочки, реагенты и прочая научная ерунда, – последнюю фразу Константин Львович процедил сквозь зубы. – Но каждая встреча добавляла в его жизнь новых вирусов и уносила кусок от меня. Я впал в депрессию, развелся, потерял работу; из банкира я превратился во владельца маленького ломбарда, куда несут свои ценности наркоманы и мелкое ворье. Со временем бесцветное существование вошло в привычку, а потребность встречаться с другом угасла, потому что в моей жизни уже
