лучше здесь не оставаться.
– Да пусть судачат, – сказала она. – Если надеешься перевоспитать меня, превратить в добропорядочную леди…
– И в мыслях не было, – признался я.
– Стало быть, хотите узнать про енота, который не енот, – сказал Эзра Гопкинс. – Что он не енот, я и сам не сразу понял, а как долго не понимал, это одному Богу известно.
– Уверены, что это не енот? – спросила Райла.
– Ну конечно уверен, мисс, но беда в том, что я не знаю, кто он. Мог бы старый Бродяга говорить, рассказал бы куда больше моего.
Эзра потянул за ухо костлявого пса, лежавшего рядом со стулом. Бродяга сонно моргнул: любил, когда его тянут за уши.
– Надо бы привести сюда Хирама, – предложил я. – Чтобы поговорил с твоим Бродягой. С Бубликом он постоянно беседует. Говорит, они друг друга понимают.
– Ну, – сказал Эзра, – с этим я спорить не стану. Раньше поспорил бы, но не теперь.
– Давайте не будем про Хирама с Бубликом, – попросила Райла. – Расскажите лучше про енота.
– Я с детства хожу по этим холмам, – начал Эзра, – полсотни лет с гаком. В других местах все меняется, но здесь не особо. Земля тут негодная, почти ничего не растет. Кое-где можно скотину пасти, но даже скот не забирается в горы дальше, чем ему нужно. Бывает, лес пробуют валить, но толку мало: потом надо вывозить бревна, а это недешево. Короче, много лет эти холмы считай что мои владения. И холмы, и все, что в них есть. По закону у меня пара бросовых акров, на которых мы сейчас сидим, а по факту – все холмы.
– Вы их любите, – заметила Райла.
– Ну да, наверно. Любовь приходит с познанием, а эти холмы я вдоль и поперек знаю. Могу такое показать, что вы ни в жизнь не поверите. Знаю, где растут розовые башмачки, – это цветок такой дикий. Желтые, они повыносливее, хоть и не сильно, но розовые очень нежные. Скотина потопчется пару лет, и все – нету их. Сорвешь больше, чем надо, и все – нету их. Считается, что в этих холмах не осталось розовых башмачков, но вот что я вам скажу, мисс: есть они тут, целая полянка. Я их не беру, не топчу и никому про них не рассказываю. Пускай себе растут. Иной раз постою, посмотрю, и аж сердце заходится. Раньше они по всем холмам росли, а теперь на одной полянке. И еще знаю тайное место, где лисья нора. Лисица там шесть пометов принесла, а щенята, как подрастут, вылезают из норы поиграть. Мелкие, неуклюжие, задирают друг друга – ну, балуются, – борьба у них, возня, а я сяду потихоньку и смотрю на них. Лисица небось знает, где я сижу, но против ничего не имеет. За все эти годы поняла, что я им не враг.
Хижина приткнулась у крутого склона прямо над каменистым руслом говорливого ручейка. Вокруг деревья, а чуть выше по склону – выход скальной породы. У стульев, на которых мы сидели близ крыльца, Эзра подпилил задние ножки, чтобы сравнять уклон. У открытой двери – ведро с умывальником, у стены – поленница, из трубы лениво тянется дымок.
– Уютно мне тут, – сказал Эзра. – Если у человека скромные запросы, уют – дело нехитрое. Городские скажут,
