что даже у истоков феминизма было удивительно много мужчин. Вот Васильев, например, оказался автором и редактором ряда ранних текстов о правах и философии женского социума – я совершенно не могла понять, как это терпели его современницы.
Пролистав Васильева, я перешла на страницу Эмилии E. Q., но французские слова как-то не шли, и вместо того, чтобы читать, я сохранила себе в телефон фотографию молодой Лисетской (Париж, 1959) и фотографию Эмилии E. Q. (Париж, 1965). В папке с сохрами у меня не было фотографий мужчин, и для Васильева я решила не делать исключения. Лицо у него было совершенно обыкновенное – чуть вытянутое, усатое. На более ранних фотографиях усов не было, зато были бакенбарды. Я полистала гугл-картинки туда-сюда и нашла фотографию, на которой Лисетская, Васильев и Эмилия были вместе. Они стояли возле какого-то античного барельефа и улыбались. С ними был еще один человек, прикрывающий лицо панамой. На французском сайте, на котором была выложена фотография, была подпись: «Arkady Vassiliev, Eve Lisetskaïa, Emilia E. Q. et le peintre M.». Художник M. оказался еще одним участником всей этой тусовки, только в отличие от Васильева и Лисетской, которые были еще живы, художник M. умер в середине шестидесятых.
Я уже собиралась отправить тете имейл о том, что Лисетская не приехала, когда к дверям отеля подъехало такси со знаком аэропорта на крыле. Я поспешила на улицу.
Задняя дверца открылась, и на тротуар опустилась нога в черном чулке и туфле на широком каблуке. Ева Лисетская появилась из машины медленно, расплываясь по воздуху, словно нефтяная лужа. Когда она распрямилась, оказалось, что фотографии, которые я рассматривала, совершенно не отражали ее огромного роста. Даже без каблуков она была бы выше меня на целую голову.
– Марусьа? – спросила Лисетская, опустив на меня взгляд. Глаза у нее были карие и очень внимательные.
– З-здравствуйте, – сказала я, быстро подгружая французский. – Добрый день.
Лисетская протянула мне узкую ладонь и сказала:
– Ева.
Было невозможно поверить, что этой женщине больше пятидесяти, а ведь ей было уже почти восемьдесят. Ее пальцы, теплые и сухие, оплели и слегка сжали мою руку. Только тут я заметила, что мы одеты почти одинаково – только вместо рубашки на Лисетской была черная блузка. На ее высокой шее сверкнула серебряная цепочка.
Таксист открыл багажник и помог мне выгрузить на мостовую два небольших чемодана. Чтобы затащить их на тротуар, я повернулась к Лисетской спиной и тут же почувствовала ее пальцы на своем плече.
– Я сама, – сказала Лисетская. – Возьми сумку, пожалуйста.
Она указала на оставшуюся открытой дверцу такси. На сиденье лежала ярко-желтая сумка. Я подхватила длинную лямку и с удивлением обнаружила, что сумка довольно тяжелая. Кажется, в ней было что-то прямоугольное – мне в бок уперлась твердая стенка.
Лисетская подхватила чемоданы, и мы вошли в отель.
– Этаж? – спросила она.
– Четвертый, – сказала я. – Здесь лифт за углом.
