Ищи, далеко уйти не могла! Кусты проверь.
«Вот и всё, – подумала я, понимая, что недолго прожила в чужом теле, – смерть в один день в двух мирах, да я ставлю рекорды».
Страх пробирался по ногам к сердцу.
Ветки кустов резко раздвинулись. Прямо на меня смотрел высокий детина лет двадцати с широченными плечами и мощной шеей.
– Тут никого нет! – смотря прямо на меня, крикнул Степан.
«Нет? – сердце гулко застучало в груди. – Почему нет?»
Шок, адреналин, меня потрясывало.
– Мерзавка, ей кто-то помог! – надрывался второй.
– Да что ты так взвёлся? Завтра на зорьке придём, всё более тщательно обыщем, – успокаивал напарника Степан. Я же, сидя в кустах, пыталась дышать через раз.
Почему этот разбойник, что убивал и закапывал, пожалел меня?
– Завтра утром власти приедут вместе с приставами, – опять послышался звук удара. – Разве забыл, что её судили за лихие делишки и лишили всего имущества? А там и земли, и скот, и даже драгоценности. Погонят её из дома словно нищенку…
– Да кого погонят, крестьяне все сами сделали, и разорили, и убили, – голос Степана становился всё глуше. Разбойники удалялись.
– Интересно, она своими ногами ушла, или её кто-то утащил. Нее… Я проверял, не дышала барыня. Не могла уйти, крестьяне утащили, поняли, что золото на ней, бросят в какой-нибудь канаве, да туда ей и дорога. Драгоценности жаль не мне достались…
– Не нам, – поправил говорившего Степан, и наконец всё стихло.
Ещё минут пять я сидела в кустах, надеясь, что сейчас очнусь от страшного сна. Нет, таких снов не бывает.
Отпустив полупридушенного Барсика на землю, вылезла на поляну. Дом, когда-то большой и добротный, практически догорел, но света ещё хватало, чтобы осмотреться.
– Барыня, уходить нужно, – дал о себе знать домовой, выглядывая из моего правого кармана. Сейчас он был не больше ладони. – Я все силы потратил, отводя взгляд Стёпки, задержись он ещё на миг, и всё, пропали бы вы, барыня Софья Павловна.
– Куда уходить? – мой взгляд бесцельно блуждал по поляне. – Я совершенно не знаю этого мира, обычаев. Куда? Тем более что вашу Софи никто не любил, а ещё она под следствием. Всё отходит завтра казне. Если ещё будет чему отходить. Меня что, в долговую яму посадят?
– Успокойся, барыня. Да остановись же! – кричал тот, а я дёргалась из стороны в сторону. – Суд был, я слышал, как Софи рвала и метала, завывая, что остаётся без гроша в кармане. Но в долговую яму её не сажают. Обошлось лишь лишением имущества, но она сама виновата, зарвалась.
– У меня в этом мире есть родители? Муж, дети?
– Что ты, – пробурчал домовой. – Такой дрянной характер никто не выдержит. Родителей лет двенадцать как нет, злобный дед растил, а как тебе исполнилось шестнадцать, так и без всякого сожаления посадил в карету, выделил слуг и отправил сюда, в родительское имение. По словам Софи, люто он её ненавидел, ни разу письма не прислал, но в деньгах она не нуждалась.
