ноги. В Париже позировала художникам и скульпторам. Она не слишком-то серьезно относилась к жизни. Отец мой ее позабавил, она дала себя увлечь. Часто она бывала грустна, печальна. Она сама удивлялась, как ей удалось произвести на свет такого сына. Андре словно излучал веселье и солнечный свет. Просто кудесник. У него был дар превращать жизнь в феерию, наполнять ее волшебством.
Однако Стелла знала: у ее дяди в здешних краях была плохая репутация. Поговаривали, что он умер от передозировки. Она не сразу поняла, что имеется в виду. Не слишком была искушена в этой жизни. Мама, видимо, тоже знала не больше ее, потому что никогда не произносила слова «передозировка». Она говорила, что произошел несчастный случай, что он утонул в ванне, что это было большое горе.
Стелла пробежалась пальцами по руке матери. Погладила синяки, пестревшие на коже, словно пытаясь исцелить страдающую плоть. Ей хотелось спросить, почему они называются синяки, если они бывают желтые, фиолетовые, красные и черные? Но она не решилась. Подумала только, что, если гладить кожу, она вновь станет гладкой и розовой.
В мире было столько вещей, которые она не понимала.
Столько вещей, о которых она не могла ни с кем говорить.
Стыд прятался в каждом слове, которое вылетало из ее губ.
Она умолкала, лежа в материнских объятиях, и очень часто они так и засыпали, шепотом рассказывая друг другу разные истории.
Потому что визиты Фернанды и Рэя к врачу участились.
Она могла бы спросить обо всем Виолетту Мопюи.
Виолетта всегда все знала. Виолетта подхватывала на лету слухи, сплетни, разные новости и истории и потом с важным видом, непрерывно жуя жвачку, выдавала их своим подружкам.
Виолетта, Жюли, Стелла – неразлучная троица. И, как во всех таких трио, у одной из подруг всегда кусок пирога побольше и жизнь послаще. В данном случае это была Виолетта. Ну, во‑первых, она была постарше на год, чем Стелла и Жюли. Кроме того, у нее уже была грудь, маленькая, но вполне заметная: для наглядности она еще любила потрясти сиськами под маечкой. А еще у нее был взгляд, который сводил с ума всех парней.
«Раз, два, три, а ну, смотрите, – объявляла Виолетта, если навстречу им попадался какой-нибудь парень, – сейчас я ему изображу мой томный взгляд, и у него коленки станут ватными». Она прикрывала глаза, потом раскрывала наполовину, взгляд ее делался рассеянным, плавающим, тоскующе-зовущим, и парень начинал волноваться. Все парни смущались под взглядом Виолетты. Теряли голову, слабели в коленях. Становились стопроцентными самцами. Шли за ней, пытаясь изобразить безразличие, поддавали ногой камушки, доставали сигареты. Походка их делалась развинченной, они расправляли плечи, надувались, как петухи, похохатывали и переговаривались шепотом: «А ты видел, какие сиськи? А задница какая! Ох, не могу больше, чувак, просто не могу!» Ходили за ней они обычно кучей, словно в ее власти было взглядом стереть их в порошок, едва обернувшись, и противостоять опасности лучше было группой. Виолетта не обращала на них внимания и лишь покачивала маленькой грудью под маечкой, продолжая беседовать с Жюли и Стеллой.
Она
