что снова стоит у мусорки: взгляд мозолила баночка пепси. Ботинок неторопливо постучал, занёсся, раздавил, промял и отхреначил банку в сторону парковки. Будимир зашаркал к Лиговскому.
Проспект катился – пусто, серо, бессмысленно – мимо псевдоантичного тэцэ, мимо вечнокрасного светофора, мимо зазеркалья с шавермой (выбрал Питер, а не Москву Будимир не в последнюю очередь из-за манительной шавермы (которую не ел уже год) – здесь у неё какой-то небывалый соус), мимо замызганных переулков…
– Надо было тупо сказать: «Мне тоже в ту сторону»… – бормотал он.
Пока трамвай с высокими рогами наблюдал, как Будимир с толпою переходит проспе… – дурацкой диско-мелодией занудил затрёпанный кнопочный телефон. На экранчике горело: «О. Бодуницкий».
– Аллё?
В ответ раздалось что-то невнятное и хлопотливое: Будимир перевернул телефон кнопками к улице (бракованная модель) – и заткнул лишнее ухо:
– Простите, я не расслышал.
– Будимир, ты где? Уже службу начинаем.
– Да-да, я уже… – Будимир поднял взгляд на неприметную дверь: «парики», «шкафы-купе», «Курёхин-центр», – …еду. Всё так серьёзно?
– Всё архи-серьёзно, Будимир. Приезжай скорее, дорогой.
– Вот-вот, Владимир Сергеевич, вот-вот.
– Ладно. В добрый час!
– В добрый!
Убирая телефон и продолжая вести взглядом по стене (каменистая губка – слегка как сопли), Будимир мелко разглядел:
ВРИ, СУКА, БОЛЬШЕ!
Не доходя до шапки метро, Будимир прыгнул через заборчик и перебежал на Заслонова (после километров Бразилии и Перу – весь Петербург не больше коробки из-под обуви): шёл безразлично.
А мимо ползли неумытые домишки из папье-маше, собачники, велосипедисты, мамы, коляски, проходимцы, заспанный панк, старушка в леггинсах – через двое-трое в синих медицинских масках (уже месяц талдычили о каком-то вирусе, гулявшем по Петербургу и Москве: но как распространяется, откуда взялся, насколько опасен, помогают ли маски – непонятно). Будимир мёл взглядом по асфальту с надписями – Аня, Оля, Ира – и шелудивыми номерами.
Он вышел на Обводку: дураковатый баннер, трубы, храм, жэдэ-мосты, разноростые дома – повыросли на горизонте. Будимир перебежал дорогу: справа шум машин – слева тишь воды (самые натуральные окраины Запенди).
Солнце было яркое, но не грело. Весенней краской пованивал забор. А Будимир топал по этой вялой набережной и думал, что, бросься он Авроре в ноги, – та села бы рядом на корточки (не факт, не факт).
(С Авророй его Варька познакомила (подруга, из Непала – нет, сама-то русская: попутчица в бесчисленных вояжах). Они были однокурсницы в СПбГУ, на культурологии: Варя бросила, Аврора осталась (потом ещё уехала в Берлине поучилась; ездила везде, в Венеции жила («Роскошные библиотеки! а зимой: голуби, кошки, Бродский…»), – теперь здесь, в музее Ахматовой: сидит и чахнет над диссертацией про
