смотри, акции порта Бриди. У меня там большие дела, там грузят мой лес. Остальное разбери сама, посмотри, что понравится. Тебе интересно будет.
– Хорошо. Я непременно как-нибудь их посмотрю, – сказала Грейс вставая.
– Вздор говоришь, смотри сейчас. Тебе надо знать в этом толк. Молодая образованная девушка вроде тебя должна кое-что смыслить в денежных делах. Ну как, не приведи бог, останешься вдовой со всеми мужними бумагами на руках – как ты тогда разберешься с капиталом?
– Не надо, папа. Капитал… Это слишком громкое слово.
– Ничего не громкое. У меня, хочешь знать, немалый капитал. Вот видишь пергамент? Это мои дома в Шертон-Аббасе.
– Да, но… – Она заколебалась, но, взглянув на огонь, все-таки договорила: – …если твой уговор с Уинтерборном останется в силе, мне придется скромно жить среди скромных людей.
– Этому не бывать! – воскликнул Мелбери, и на сей раз в его голосе прозвучал не минутный порыв, но твердая решимость. – Вспомни, ты сама говорила, что у миссис Чармонд ты чувствовала себя как дома, когда она тебе показывала всякие красивые вещицы и усадила пить чай в гостиной. Что, разве не правда?
– Правда, – подтвердила Грейс.
– Значит, я верно сказал.
– Видишь ли, так мне показалось в тот день, сейчас я в этом меньше уверена.
– Не-ет, тогда ты все правильно поняла, а сейчас запуталась. Тогда ты душой и телом была еще не с нами, а с образованными людьми, потому ты и повела себя с миссис Чармонд как равная с равной. А теперь ты к нам притерпелась и забываешь, где твое настоящее место. Так вот: делай, что я тебе говорю, посмотри бумаги и прикинь, какое в один прекрасный день получишь наследство. Сама знаешь: все, что есть, твоим будет, больше мне некому оставлять. Эх, если к твоему образованию да воспитанию прибавить столько бумаг, а может, еще столько же за достойным человеком, вот тогда всякому проходимцу неповадно будет язык распускать.
Грейс подчинилась и стала одну за другой просматривать бумаги, стоившие, как ей сказал отец, больших денег. Целью его было пробудить в ней честолюбие – утренняя перебранка в лесу оказалась последним доводом против его прежних благих намерений.
Грейс всей душой восставала против того, чтобы на ней сосредоточились тщеславные планы отца: слишком тяжелым бременем ложились они на нее, – но не сама ли она навлекла на себя эту беду своей вовсе не деревенской внешностью и манерами? «Если бы я вернулась домой в затрапезном платье, если бы говорила как они, то могла бы этого избежать», – думала она. Но еще больше, чем это двусмысленное положение, ее удручали последствия, которыми оно было чревато.
По настоянию отца ей пришлось просмотреть и приходную книгу, и счета. Среди них, заложенный где-то в конце, ей попался счет за ее одежду, пансион и учение.
– Значит, я тоже обхожусь недешево? Не дешевле, чем лошади, телеги и фураж? – спросила она с виноватым видом.
– В это незачем было заглядывать. Мне надо только, чтобы ты знала о моих делах. А что ты стоишь недешево, так в том
