Казалось порой, что он никогда никому и ни в чём не отказывал. Память имел фантастическую. Ему можно было в полночь – за полночь (спал по три-четыре часа в сутки) позвонить и уточнить, кому принадлежит та или иная поэтическая строка. Как современный «Пентиум 2020М», «дядя Коля» – так я его, на два года младше моего отца, называл – никогда не ошибался! Много раз я приглашал его на посиделки в «Красную звезду», где служил с конца семидесятых. У нас было одинаковое хобби. Николай Константинович собирал по городам и весям, как бы помягче выразиться, «заветные», нецензурные частушки. А я с техникумовских времён коллекционирую всё, что касается народного юмора. Особенно анекдоты. Скажу не без гордости, у меня самая большая в стране подборка народных баек. В пуританские советские времена наше увлечение полагалось чудачеством и обнародованию не подлежало. Но в «лихие девяностые» Старшинов выпустил три сборника из своего собрания: «Частушки с картинками», «Разрешите вас потешить», «Ой, Семёновна!». А я вот так и не спроворился загрузить печатный станок своей коллекцией. Зато в перечисленных книгах много и моих подношений старшему товарищу. Только это уже «забегание наперёд». А в те годы решили мы как-то с приятелями из телепередачи «Служу Советскому Союзу!» сделать цикл, посвящённый курсантской странице «Азимут». Как раз её в «Красной звезде» я и вёл. Подобрали героев. Режиссёр Александр Тимонин и говорит заведующему Михаилу Лещинскому: всё, дескать, хорошо. Но у Захарчука одни мужики. Пусть пригласит для разнообразия Юлию Друнину. Он же знает её бывшего мужа. Хотя, конечно, вряд ли это получится. Поэтесса не любит мелькать на экране и вообще избегает всяких тусовок…
– Тимонина я знаю, – сказал Старшинов, – он меня как-то снимал. И Саша прав. Юля стесняется и даже бежит от популярности. Такой была смолоду. Мы, оба инвалиды, жили с ней сверхбедно и регулярно впроголодь. Ютились в крохотной коммунальной комнатке. В быту она, как сама утверждает – косорукая. Хозяйством заниматься не любит. По редакциям не ходит. Как-то призналась, что выделила меня лишь потому, что я не на тело её позарился, а в глаза её засматривался. Она и сейчас хороша, а в молодости была просто великолепной. От мужчин отбоя не знала. Но и по рождению, и по воспитанию обладала высочайшей нравственной строгостью. Это особенно явственно проявилось, когда на неё «запал» очень влиятельный на ту пору поэт Павел Антокольский. Он натурально преследовал Юлю. Однажды мы были в гостях у нашей подруги Тушновой. Вероника Михайловна обмывала свой первый поэтический сборник. И там шестидесятилетний Антокольский стал нагло тащить мою жену в ванную комнату. Пришлось мне вступиться. Павел Григорьевич, вытирая кровь и сопли, пригрозил нас обоих с Юлей «стереть в порошок». Вот тогда она и резко выступила против ловеласа на собрании Союза писателей. То, что её бескомпромиссный поступок совпал по времени с разгромом так называемых космополитов, – чистейшая случайность. Хотя ей впоследствии всю жизнь инкриминировали антисемитизм. И Юля это лишний раз доказала спустя несколько
