мне Юан, пока она не добьется своего, не остановится. Вспоминая прошлое, мне не понадобилось много времени, чтобы прийти к твердому убеждению: даже если в ней осталась лишь половина прежней неудержимости и способности манипулировать людьми, мне надо ее очень и очень опасаться. Осторожность и еще раз осторожность. Нельзя снова впускать ее в свою жизнь, ни в коем случае. Зачем мне это живое напоминание случившейся много лет назад трагедии? А кроме того, я не хочу, чтобы она появилась рядом с Полом и моими девочками в свете того, что ей обо мне известно.
Июнь 1978 года – 1982 год
Мать Орлы – француженка. Она носит аккуратные черные костюмы с узкой юбкой ниже колена и коротеньким, свободного покроя жакетом с квадратными карманами и большими пуговицами. На ней всегда какой-нибудь шелковый шарфик с узорами, который она обычно три раза оборачивает вокруг шеи и подтыкает под воротничок. И еще она неизменно надевает не колготки, а чулки. И туфельки с каблуками в три дюйма. Губы красит красной помадой, хранит которую в холодильнике. Духи ее одновременно и простенькие, и очень необычные, и это мне в ней чрезвычайно нравится. За мойкой посуды она всегда напевает печальные песенки. Она курит сигареты открыто и вызывающе, затягивается, закидывает голову и пускает в потолок кольца дыма. Меня она называет «mon petit chou»[1] и гладит по голове, словно кошку, медленными, долгими и щедрыми движениями, и я всегда при этом гляжу ей в лицо и не могу не улыбаться. Когда я прихожу к ним в гости, она целует меня в обе щеки. У нее случаются вспышки гнева, и тогда она топает ножкой и употребляет слово «merde».[2] И тут же, буквально через секунду, весело смеется, словно мир для нее снова стал исполненным счастья и радости. Когда отец Орлы приходит домой с работы, она целует его в губы и гладит его руку таким же движением, каким меня по голове.
– Эта мадам – совершенная эгоистка, – говорит моя мама.
– Рыбка, которую выбросили из воды, – говорит мать Юана.
– Бог знает что в ней Роджер нашел, – говорит мой отец. – Кокетничает, как блоха в бутылке.
А мне она кажется удивительной женщиной. Когда мне уже десять лет, я задаю ей вопрос: неужели она всегда хотела жить в Шотландии? Она запрокидывает голову и хохочет, словно не слышала вопроса смешнее. Потом смотрит на меня загадочным взглядом.
– Будь осторожна, Грейс, с человеком, в которого влюбишься. Жизнь можно прожить по-всякому, выбрать любую дорогу.
Мне разрешается называть ее просто по имени.
– Ан-же-лин, – говорю я, отчетливо выговаривая каждый слог.
Она хлопает в ладоши:
– Произношение просто идеальное!
Для Анжелин я умненькая, хорошенькая девочка, и лучшей подруги для своей дочери она и желать не хочет.
Орле разрешают пить вино. Его смешивают пополам с водой, но она пьет его из настоящего винного бокала, сидит с родителями за столом как равная, имеет право вступать в разговор, и ее слушают, как настоящую взрослую.
Мы с Орлой – единственные дети в
Душенька
Дерьмо
