датами ничего не говорит о жизни, которую прожила эта женщина. Морин, или Мо, как все ее звали, воистину была земным воплощением самой идеи материнства; ее любили все без исключения, а вдобавок она принимала участие в моем воспитании не меньше, чем мои собственные родители. Мо родила шестерых детей – четверых мальчиков и двух девочек. Мои же родители в течение почти двадцати лет безуспешно пытались зачать ребенка, и у них получилось, только когда брак приблизился к концу второго десятилетия и никаких надежд на долгожданное дитя у них уже почти не осталось. Каждый месяц они ждали знака, а когда этого не происходило, предавались горестному отчаянию, посылая проклятия судьбе; жизнь их потеряла всякий смысл, говорила моя мать, и тогда, совсем уже расставшись с мечтами о ребенке, они с головой окунулись в работу: мать трудилась в университетской библиотеке, а отец плотничал в местной строительной фирме.
Мо со своим мужем Энгусом жили по соседству, их дети, здоровый, жизнерадостный выводок, частенько лазили через нашу изгородь, и эти вторжения не могли не влиять на жизнь моих родителей. Возможно, общение с соседскими ребятишками было для них неким утешительным бальзамом. С девочками моя мать частенько пекла вместе пирожные, а отец учил мальчиков работать с деревом, пользоваться электрической пилой, скреплять деревянные детали, шлифовать, делать скворечники, вырезать деревянные ложки, изготовлять вешалки и полки.
В такой вот атмосфере, когда родители уже совсем махнули на все рукой, на двадцать первый год их брака вдруг появилась на свет я. Но после всех этих бесконечных ожиданий, надежд, молитв и разочарований моя бедная мать вдруг обнаружила, что уход за ребенком требует слишком много сил и забот и она зачастую с этим просто не справляется. И вот так вышло, что, когда я наотрез отказывалась есть кашу или вместо горшка писала в трусы, Мо просто забирала меня к себе, и я оказывалась в чужом доме, окруженная толпой детишек. Меня сажали в детскую коляску к Юану, младшенькому, который был всего на три месяца старше меня, или совали в детский манеж на кухне, где Мо резала овощи, разделывала курицу и вела с нами бесконечные беседы.
Когда я подросла и меня отдали в детский сад, мама снова стала ходить на работу. И теперь каждый день я была избавлена от назойливой опеки родителей, столь омрачавшей мое детство, но неизбежной, когда в семье всего один ребенок; из детского садика меня забирала Мо вместе с Юаном, и остаток дня я проводила с ними и с другими отбившимися от семьи детишками, которым некуда было пойти. Частенько я оставалась до вечернего чая, мне с Юаном под попу подкладывали подушки, пока мы не подросли и не смогли сидеть нормально, чтобы над столом были видны не только наши макушки, но и подбородки.
Жаль, что я не принесла двух букетов, надо было и для Мо захватить. Зато убрала с могильной плиты комья земли и опавшие листья – и то дело. Она умерла уже почти девять лет назад, но я до сих пор помню ее голос. «Есть вещи, Грейс, которых нам знать не положено. Принимать как должное – и все тут».
Пытаюсь вспомнить,
