Олесь хотел перейти улицу, но отец его остановил.
– Мы пойдем не к Софии, а к Богдану[2].
– А я думал, поведешь меня к скверу, где ты делал маме предложение.
Отец промолчал. И сын понял, что переборщил с остротами и намеками.
Они перешли улицу, немного пройдя дальше, постояли у памятника Богдану Хмельницкому. Затем двинулись к Михайловскому собору.
Отец молчал, как и Олесь.
Миновав собор, вышли на Владимирскую горку.
– Хотел показать тебе Киев, – сказал отец, – но за деревьями его плохо видно.
– Красивый пейзаж открывается отсюда только поздней осенью, когда вся листва опадает.
– Так, так, – ответил отец и оживился, – ты и это помнишь?
– Нет, – ответил Олесь, – просто я тут сейчас чаще бываю, чем ты.
– А-а, – неопределенно протянул отец.
– Ты любил водить меня в детстве в беседку.
– Вот туда мы и идем, посидим, поговорим.
Они подошли к беседке.
– Закрой глаза, – сказал отец.
– Зачем?
– Потом скажу.
Олесь закрыл глаза.
– Сколько там ступенек.
– Пять, – немного подумав, ответил Олесь.
– Шесть, – произнес отец, – раньше ты всегда их считал.
– Па, это было давно, еще когда учился считать и считал все подряд.
– Да, но я думал, что ты помнишь. У тебя должна быть фотографическая память.
– Ты же знаешь, это все байки о том, что у разведчиков фотографическая память. На самом деле все иначе. Человеческая память избирательна, она запоминает то, что нужно для выживания или когда ты вобьешь в нее то, что считаешь нужным. У нас в вузе был препод, он мог мгновенно актуализировать память всех в аудитории простым обещанием принять завтра зачет по той теме, которую мы сегодня разбираем на семинаре. И у всех память мгновенно улучшалась…
– Сравнил тоже, – ответил отец, – хотя это неплохой способ актуализации.
Они уселись на лавку.
– Ты догадываешься, зачем я тебя сюда привел?
– Да.
– А ты не хочешь спросить меня, почему та секретная миссия, что тебе поручается, стала мне известна?
– Нет.
– Почему?
– Потому, что ты сам мне об этом скажешь.
В это время к беседке подошла группа иностранцев, переводчица рассказывала им о Крещении Руси, время от времени указывая вниз на видневшуюся среди листвы спину Владимира Крестителя.
– Китайцы, – констатировал отец.
– Тебе лучше знать, я, в отличие от тебя, не могу отличить китайца от корейца или японца.
– Да, – ответил отец, – у нас были другие масштабы и другие визави.
– Что делать, – ответил Олесь, – те времена ушли в прошлое.
– Нам не дадут договорить, – сказал отец и поднялся со скамейки, – пойдем.
Они прошли вдоль перил Владимирской горки и стали спускаться вниз к бывшему музею Ленина.
– Ты знаешь, как называлось это здание в советские времена, – спросил отец.
– Да, киевским тортом.
– Правильно.
– Отец, перестань меня экзаменовать. Я уже понимаю, что ты знаешь о моей командировке, хотя она законспирирована, как мне сказали начальники на три раза.
Участок Крещатика до улицы Учительской они прошли молча. Свернули на Банковую.
– Мы идем в резиденцию? – спросил Олесь.
– Нет, к домику с химерами.
– Я понимаю, ты обеспокоен моей командировкой. Но не придавай ей большого значения. Это же не за кордон, а в пределах Украины… Так стоило ли водить меня по местам твоей боевой славы, чтобы съездить на неделю полторы в некий город и вернутся.
– Самое поразительное, что я – отставник, не имеющий возможности входить в здание СБУ, знаю, в чем твое задание и куда ты направляешься. Тебя это не удивляет?
– Ты это к чему?
– К тому, что его могут знать и другие, не только твое начальство.
– Не бери в голову, это задание учебное.
– Э, не скажи, конечно,
Памятник Богдану Хмельницкому.
