на другой день пошло пятьсот писем в пятьсот русских деревень.
Целых полдня красноармейцы малевали и корякали бумагу, прощаясь с матерями, женами, отцами и более дальними родственниками.
Пухов тоже помогал, кто особо слаб был в буквах, и выдумывал такие письма, что красноармейцы одобряли:
– Складно ты пишешь, Фома Егорыч, – мои плакать будут!
– А то как же? – говорил Пухов. – Хохотать тут нечего: дело нешуточное! Чудак ты человек!
После обеда Пухов пошел к комиссару:
– Товарищ комиссар, меня в десант возьмете?
– Возьмем, товарищ Пухов, затем тебя и звали вчера на собрание! – ответил комиссар.
– Только я прошу, товарищ комиссар, назначить меня механиком на «Шаню» – там, я слыхал, паровая машина, а на «Марсе» – керосиновый мотор, он мне не сподручен: дюже мал!
– На «Шане» там есть свой механик – турок! – сказал комиссар. – Ну, ладно: мы тебя в помощники назначим, а на «Марс» возьмем шофера! А ты что, не сладишь с керосиновым мотором, что ли?
– Мотор – ерундовая вещь, паровая машина крепче берет. Неохота мне, товарищ комиссар, в геройском походе с таким дерьмом возиться! Это примус, а не машина – сами увидите!
– Ну, ладно, – согласился комиссар, – поедешь на «Шане», раз так. В десанте люди едут добровольно и делают что им способней! А уж в походе, брат, не мудри!..
Пухов взял пропуск и пошел на «Шаню» – машину поглядеть. Ему лишь бы машина была, там он считал себя дома.
С турецким машинистом он сошелся скоро, сказав, что главное дело – смазка, тогда никакой работой машину не погубишь.
– Это справедливо, – хорошо по-русски сказал турок, – масло – доброта, оно машину бережет! Кто масла много дает, тот любит машину, тот есть механик!
– Ну, понятно, – обрадовался Пухов, – машина любит конюха, а не наездника: она живое существо!
На том они и подружили.
Ночью, против окрепшего ветра, отряд шел в порт на посадку. Пухов не знал, к кому ему притулиться, и шел сбоку, гремя полученным казенным чайником. Но красноармейцы сразу его одернули:
– Сказано – иди тайком, чего ты громыхаешь?
– А чего мне таиться-то: не на грабеж идем! – сказал Пухов.
– Приказано не шуметь, – тихо ответил красноармеец Баронов, – затем и людей в городе в губчок попрятали, чтобы шпионов не было!
Шли долго и бесшумно, еле хрустя влажным песком. Огромные порожние склады стояли в темноте, и в них бурчал ветер. Голодные крысы метались всюду, питаясь неизвестно чем.
Ночь была непроглядна, как могильная глубина, но люди шли возбужденно, с тревожным восторгом в сердце, похожие на древних потаенных охотников.
Глубокие времена дышали над этими горами – свидетели мужества природы, посредством которого она только и существовала. Эти вооруженные путники также были полны мужества и последней
