не сойти с ума, Шах-Зада работала от зари до зари. Так хоть незаметно убивала время. На некоторое время забывала о своём горе. Рано утром, с зарей, вставала, делала утренний намаз, выходила, доила коров в коровнике. Затем она выгоняла их на пастбище. Возвращалась в чабанский домик, топила очаг, готовила еду мрачным лицам, осевшим в соседстве, чабанам Шархана. За ними убирала посуду, приносила с родника воду, лепила кизяк. А днём, погружаясь в свои горестные думы, подолгу простаивала у окна, тайком ото всех плача.
Маленький ветхий домик с крохотными окошками, одиноко стоявший у основания Урцми-дага, угнетал её. Домик под ураганными ветрами, которые иногда в начале весны и конце осени срывались с гор, казалось, раскачается, развалится до основания. Но дом как-то держался.
Домик с закопчёнными стенами и потолком, с покосившимися и скрипучими дверьми на неё производил угнетающее впечатление. В одну бессонную ночь Шах-Зада, там где смогла, соскребла грязь, с одной из молодых доярок убрала, помыла окна, внутри побелила стены. На другой день побелили и наружные стены домика. Рахман где-то достал краску. Покрасили окна, двери, пол. Убрали сорняки вокруг домика, прибрали двор.
За холмами кучами росли кусты чёрной смородины, разбросаны островки красной малины, ежевики, с которых Шах-зада готовила варенье к чаю. Чем к себе приблизила доярок, пастухов, чабанов.
С этих холмов за горизонтом открывались причудливые скалы, которые во время восхода солнца, в сумерках становились похожими на великанов, драконов с исполинскими головами. Из окна комнаты Шах-Зады открывался чудесный вид на них. Лиловые ледниковые вершины Урцми-дага чёткими силуэтами вырисовывались на фоне неба, молочно-голубого на рассвете. А на закате, горевшем рубином в золотой оправе, они становились сизыми, голубыми. Чувствовала ли Шах-Зада в своей узнице величественную красоту, безмолвие, божественную святость этих мест? Ощущала ли она пряный аромат душистых альпийских трав, не видевшая до сих пор такого количества разнообразия цветов, мхов, берёзовых рощ, тающих на горизонте в море вечернего тумана? Видела ли она с наступлением вечера, как поднимается, пропитанный кровью, диск луны за сизыми облаками, хищными птицами, наседающими на величественные горбатые макушки холмов? Видела ли она, что ледяные пики Урц-ми-дага в сумерках начинали излучать кровавый свет, а зелёные шапки холмов наполнялись таинственным голубоватым и сиреневым мерцанием, трепетом и гипнотизирующим шёпотом? Смотрела ли она, как в сумерках горы за горизонтом погружаются в сладострастный сон любви?
Первые дни своего заточения с горя её глаза однообразные холмы, горы, одетые в зелень, друг от друга особо не отличали. Со временем, когда её окровавленное сердце превратилось в ледяной сгусток, горе стало однообразным, а с глаз спала пелена, стала присматриваться к окружающей среде. Первые дни своего заточения она, как статуя, укутавшись в тёплую шерстяную шаль, долгие часы простаивала у окна своей узницы. Уже давно все животноводы спали, овцы, ягнята
