собой рифмовались в строчки стихов.
Бабушка с самого детства привила мне любовь к стихам. Как часто я, забравшись в наше старенькое кресло под теплый плед, зачитывалась томиками Байрона и Джона Китса, Гейне и Бёрнса, Вордсворта и Шелли.
Мне казалось, что в моей голове звучит музыка и вершится какое-то необыкновенное волшебство строчек.
Я никогда не думала, что стану причастной к этому волшебству. Что буду сочинять стихи сама. И все благодаря одному-единственному человеку…
Самый лучший, самый красивый… С благородными чертами лица и внимательными серыми глазами, с чуть грустноватой улыбкой. Он был чутким и великодушным. Он действительно был самым лучшим – сейчас, на контрасте с тем, что произошло со мной вчера и сегодня, я осознала это особенно четко.
Письмо все еще лежало у меня в сумке, вложенное в документы, но едва ли я бы решилась отдать ему свое признание сейчас.
– А я как раз к тебе в архив! Кое-какие документы запросить хотел…
– Хорошо, тогда пойдем вместе, – смутившись, я пошла красными пятнами. Впрочем, это была обычная реакция моего организма на Итана Энглера. – Я ведь теперь не только там… Комиссар велел стенографировать – по старинке…
– Стенографировать? – удивленно вскинул брови он. -то есть всякими крючками и загогулинками шифровать устную речь? В век видеосъемки и аудиозаписи? Дрезднера бы удар хватил, узнай он о таком!
Его возмущение было таким неподдельным, что мне стало приятно.
Значит, ему небезразлично, что со мной происходит?
– Но комиссар Шенк приказал… – я покачала головой. – Я не могу с ним спорить.
– Комиссар Шенк много чего приказал, – Итан поморщился в ответ, и я поняла, что это он про свое смещение с должности помощника комиссара.
Он, наверное, так расстроен… Как же мне хотелось поддержать его! Но я неловко себя чувствовала и никак не могла подобрать слова.
Святые небеса, он, наверное, и не догадывается, какое для меня счастье вот так вот идти рядом с ним… Мы вместе ступили на узкую подвальную лестницу, ведущую в мой архив. От близости Итана кружилась голова – я оступилась, но он подхватил меня.
– С тобой все в порядке, Моника? Ты выглядишь бледной.
Он был таким заботливым, таким внимательным…
– Нет, не в порядке, Итан.
И разревелась. Энглер осторожно меня обнял и участливо принялся расспрашивать, почему плачу, и я не выдержала. Без утайки рассказала обо всем, что произошло в комнате для допросов и о диком, оскорбительном поведении офицера Троя.
Он слушал, нахмурившись, а когда я закончила, то и вовсе стал темнее тучи.
– Это недопустимо, – Итан сжал кулаки. – Это абсолютно недопустимо для офицера полиции!
На волне откровенности я хотела рассказывать про бабушку, чудо-аппарат, и ту катастрофу, что произошла в нашей жизни, но почему-то замолчала. Энглер прижимал меня к себе -только это сейчас было важно.
На
