идеи – вполне исламские, а какие выходят за рамки ислама.
Христианство нашло способ выяснения богословских истин – соборы. Собственно вся Церковь решала, что есть христианство, а что таковым не является и представляет собой плод субъективно суемудрия конкретного человека. Собирались вместе богословы со всего христианского мира и молили Бога, чтобы Дух Святой прояснил их разум, дабы им решить – вот эта идея является христианской или нет. Так постепенно удалось довольно чётко прочертить границы христианского богословия.
Тем временем исламские мыслители изощрялись в оттачивании аргументов на тему о том, кому должна принадлежать власть в исламе, не сильно интересуясь собственно религиозными вопросами. И когда появился суфизм, просто некому было определять – это ещё ислам, или уже нет. И никто не знал, как это можно определить. И никто не думал о том, надо ли это вообще определять. Невозможно представить себе, чтобы со всего исламского мира съехались мудрецы, дабы решить, соответствует ли Корану и Сунне учение, например, Баязида Бистамского с тем, чтобы довести до сведения всей уммы – Баязид исповедует чистый ислам, или наоборот – учение Баязида – неисламское и правоверным мусульманам, если они хотят остаться таковыми, следовать за Баязедом не надлежит. Никто себя этим не морочил.
И вот начались миражи суфизма. Каждый суфий от собственной головы богословствовал, как хотел, поскольку не было критериев, исходя из которых вся умма могла бы сказать суфию, что он с таким своим богословием уже перестал быть мусульманином. Суфии могли сколько угодно спорить и меж собой, и с шиитами, и с суннитами, но это были споры конкретных мудрецов, каждый из которых мудрил от своей головы, а простой мусульманин мог следовать за любым из них, руководствуясь личными симпатиями, и никто его на этом основании не мог упрекнуть, что он «покинул умму».
Суфизм мог быть чем угодно. И он стал чем угодно. Что-то вроде Святого Грааля. Все его ищут, но никто не знает, что это такое: то ли чаша, то ли камень, то ли группа людей, то ли абстрактная идея. Но если Грааль принадлежал литературе, то есть миру воображаемого, то суфизм, казалось бы, принадлежал реальности? Да в том-то всё и дело, что не совсем. Суфизм так же принадлежал миру воображаемого, обладая лишь реальностью миража. Ты хочешь опьянения? Суфизм – это опьянение. Ты хочешь трезвости? Суфизм – это трезвость. Ты можешь, как последний сумасшедший лизать раскалённый клинок, и это суфизм. Ты можешь, как великий мудрец, писать возвышенные стихи, и это суфизм.
Так вот, Баязид из персидского города Бистама. Он был самым ярким сторонником мистического опьянения. А сторонником трезвого направления был Джунейд Багдадский. Два разных направления в рамках одной системы – казалось бы, что тут удивительного? Но парадокс в том, что «трезвый» Джунейд говорил про «пьяного» Баязида, что он занимает такое же место среди суфиев, как Гавриил среди ангелов. Вот это уже совершенно невозможно понять.
Баязид
