style="font-size:15px;"> тренировочных сборов. Тренером себя не считает, но это дело любит, в разное время работал с Каспаровым, Корчным, Шортом, Хюбнером, Балашовым. Пожалуй, над шахматами работает даже больше, чем в шестидесятые, когда играл сильнее всех в мире.
«Героем социалистического труда», а потом капиталистического, как Спасский на звал своего земляка Виктора Корчного, сам Борис никогда не был. Тренеры поругивали его за то, что мало работал, он соглашался и не соглашался с этим: с одной стороны, тренеры правы, он никогда не сидел, как конторский служащий, за доской от девяти до восемнадцати, с другой – он знал за собой умение неслыханно концентрироваться за доской во время партии – «после пяти часов игры я труп». Шахматы приносили ему не только радость творческой гармонии, но и мучили, жгли, опустошали, выворачивали наизнанку, убивали…
Он счастлив, что больше никогда не вернутся часы, дни, месяцы, годы дико го перенапряжения. Оно ушло из жизни стеклянного короля, не для борьбы и насилия рожденного. Его дни наполнены чтением, музыкой (у него большая кол лекция записей итальянских и русских оперных певцов), теннисом, шахматными исследованиями, работой над мемуарами…
Пятнадцать лет он не был в России, но, как писала квартировавшая за несколько десятилетий до Спасского в Медоне Марина Цветаева: «Не быть в России, забыть Рос сию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».
13 апреля 1997 года медонский затворник (изгнанник) прилетел на родину, в Санкт-Петербург по приглашению местных властей и шахматной федерации Северной столицы в качестве почетного гостя супертурнира гроссмейстеров, посвященного семидесятому чемпионату города по шахматам.
Скованные одной цепью
Через два года, весной 1999‑го, он сыграл в казино «Конти» матч с Виктором Корчным. К отстаиванию своей правды в искусстве этот матч отношения уже не имел, деньги (небольшие) особой роли тоже не играли – просто скованные одной цепью два ленинградца-петербуржца, из одного гнезда выпорхнувшие (Дворец пионеров, Университет), друг другу немало крови попортившие, семь лет не
здоровавшиеся, живущие вдали от исторической родины, от родного города, на глазах земляков, почитателей их талантов, совершили своего рода акт примирения, возблагодарив своей игрой тех, кто их не забыл.
Все мы, сошедшиеся в этом городе волею судеб, пожизненно скованы одной цепью, не только гроссмейстеры из «дома, именуемого глаголом ЛГУ» (ЛГУ – Ленинградский государственный университет). И в свой университетско-лицейский день, в свое 19 октября, собираемся, чтобы удостовериться в непреложности пушкинского закона дружества.
В декабре 1998‑го мы встретились в бане на Зимнем стадионе, где будущий шахматный король еще школьником брал 180-сантиметровую высоту.
Тогда
