улицы и расположен дальше от дороги, чем другие здания. Кажется, это один из немногих домов, вокруг которых не снуют люди; двор такой же зеленый, как и другие лужайки по соседству, но менее ухоженный, а красивые фиолетовые кусты, цветущие перед домом, разрослись слишком сильно, заслоняя собой окна на первом этаже. Это самый большой и высокий дом в округе: два просторных крыла тянутся по обе стороны от основного строения, два дуба стремятся ввысь на лужайке перед входом. Здание явно старше, чем другие дома по соседству, и, вероятно, оно первое, возведенное здесь. Однообразие фасадов в Торнфилд-Эстейтс приводит к тому, что в итоге все дома сливаются воедино. Мне это нравится – лучше уж одна сплошная красота, чем унылая монотонность моей части города, – но есть что-то такое в этом доме, одиноко стоящем в конце глухого тупика, что каждый раз притягивает к нему.
Я выхожу с тротуара на середину дороги, чтобы получше все рассмотреть. В этой части района всегда так тихо, что мне даже не приходит в голову, что стоять посреди дороги не самое безопасное занятие.
Я слышу звук мотора раньше, чем замечаю машину, но даже тогда не двигаюсь с места. Позже я буду вспоминать этот момент и гадать, было ли это предчувствием, не получилось ли так, что все события в моей жизни вели меня к этому самому месту, к этому самому дому.
К нему.
Почти все автомобили в Торнфилд-Эстейтс одинаковы и являются какой-то моделью роскошного внедорожника. Это практически аналоги домов на колесах – невероятно дорогие и чрезмерно большие. В последнее время я редко обращаю на них внимание, просто машинально отмечаю, что по улицам регулярно проезжают танки цвета шампанского или ночного неба.
Но машина, вылетевшая по подъездной дорожке моего любимого дома, не внедорожник. Это спортивная машина старой модели, с рычащим мотором, цвета алого карамельного яблока, яркая, как кровоточащая рана на фоне пасмурного дня.
Медведь лает, пританцовывая на задних лапах, и я пытаюсь убраться с дороги, но пальцы запутываются в поводке, а бампер машины стремительно приближается.
Асфальт скользкий от дождя, и, возможно, именно это меня и спасает: отступая, я поскальзываюсь и падаю, ударившись о землю так сильно, что клацнули зубы. Капюшон накрывает лицо, так что я не вижу ничего, кроме брезента цвета хаки, но слышу визг тормозов, а затем слабый скрежет металла. Медведь лает, лает и лает, нервно прыгая, а кожаный поводок впивается в запястье, заставляя меня морщиться от боли.
– Господи Иисусе! – раздается мужской голос, и я наконец решаюсь отбросить капюшон с лица.
Задняя часть этого великолепного автомобиля теперь упирается в один из причудливых уличных фонарей, расположенных вдоль дороги. Скорость была невысокой, но машина такая легкая, что металл смялся, как бумага, и у меня внезапно пересыхает во рту, а сердце тяжело бьется в груди.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Такая машина стоит больше, чем многие люди зарабатывают
