раза женишься, – сказал Ырысту.
– Вот спасибо, товарищ колдун, – обиделся Жорка. – Я ж просил мне не предсказывать. Три раза! Разводиться так-то денег стоит. Налоги пошлина, штраф, немалых денег.
– Не боись, у него половинка на половинку сбывается, – сказал Кириллов, остановился и перебросил мешок на другое плечо.
Бардин тоже остановился, втянул голову в плечи.
Вокруг стояла неприятная, вязкая тишина со скользким приторным запахом. Перекресток был пуст, двух и трехэтажные дома вокруг казались не жилыми. Окна безразлично смотрели на красноармейцев, но безразличие это было наигранным. Ырысту почувствовал угрозу, невероятную злобу, обращенную на него, словно перед нападением роя ошалевших диких ос. Резкая смурь царапнула сердце. Ырысту показалось, что тень Жорки Моисеева вздрогнула на земле в то время, когда сам Жорка был неподвижен. Мертвый шаман Бардин Чинат где-то шепнул: изрешетят. Изрешетят – русское слово смешное, слово похоже на ящерицу.
Ырысту знал еще одно слово смешное, жаргонное, его и выкрикнул: шухер! Не первый день воевали вместе, многое прошли. Жорка перепрыгнул улицу, вбросил себя в развесистый куст с колючими ветками. Кириллов юлой закрутился к фонарному столбу, в одну секунду напялив каску. Бардин метнулся к стене ближайшего дома, прижался к жестяной водосточной трубе.
Выстрел, столбик пыли! Мимо. Откуда?! Автоматная очередь ровным швом по стене. Кириллов зашелся нервным смехом, пацан в кустах, пацана бы не задели.
Выстрел! Рикошет! Звон! Ырысту, не целясь, пустил пулю на звук, приставным шагом от водостока влево, свалился в окно первого этажа. Оказался четко напротив врагов. Кириллов понял, сообразил, дал очередь из ППШ по чердаку строения напротив. Жорка, царапая лицо, вжимался в терновый куст.
Бардин огляделся, куда попал? Пустая зала рождала эхо, двустворчатые двери намертво заперты. Ырысту нашел у стены трехногий журнальный столик, пододвинул его поближе к окну, устроил упор для винтовки. Дом напротив плевался опасностью. Стреляют, кажется, двое. Только высунись, только попробуй. Где ты там? Покажись. Чердак? Как же я задолбался!! Как все достало! Устал… Опять эта несносная повинность, дурацкая ненужная работа. Скорее бы настал тот час, – а он настанет, – когда воинская доблесть отравится в склеп, где похоронен домострой, дуэльный кодекс, сословное деление, ясак. Весь этот бред. Война это бред. Как хочется тишины…
Жорка, в отличии от Ырысту, был неспособен связно мыслить под обстрелом. Он бормотал: суки, падлы, суки! Он ненавидел, он был взбешен. А Кириллов про себя напевал: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой. Чутка обмочил штаны – давно такого не было. Опять бояться стал. Главное, чтоб пацана не зацепило. Кириллов переместился за угол дома, лег на камни, шепнул им сильную молитву из двух слов.
Ырысту наблюдал. Двое там, с автоматами. Лишь бы не фаустпатрон… А, нет, трое, как минимум. Слуховое окошко на чердаке.
