дед?
– Плохо, Миш, плохо: болеет сильно, ноги еле-еле передвигает. Заменял его в церкви, пока гостил дома, и только в конце ноября поехал сестер и тебя навестить.
Алексей заметил, как удивленно посмотрел на него друг, и пояснил:
– Извини, не сказал главного. Я по возвращении от тебя к месту службы прошение наверх подавал о выходе за штат; так что теперь я за штатом, но с правом служения. Старец тогда сказал, что жизнь я плохо знаю; вот и езжу по стране, смотрю, как люди живут, и слушаю, что они про сегодняшнюю жизнь выговаривают. Много уже повидал и наслушался много: вроде, и чуть умнее стал, розовые очки с моих глаз уж точно слетели. Ты-то как, Миш?
– Плохо, Алеша, очень плохо! Только это отдельный разговор и, извини, не на ходу. Успеем еще поговорить. Вон твоя избушка; дров там запас большой, будем хозяйствовать, а потом и поговорим: мне есть что тебе рассказать.
Друзья затопили печь и до позднего вечера наводили порядок в избе. К ночи, когда зимнее солнце приблизилось к горизонту и уже наполовину село за тучу, запад небосклона разгорелся огнем. «Значит, метель начнется этой ночью», – подумал Алексей, прихлебывая чай.
Тем не менее быстро темнело. В сумерках уже видна была только кромка леса на багровом фоне. Дрова в печке приятно потрескивали, тянуло дымком. «Должно быть, сильно похолодало», – подумал Алексей, расстегнул еще одну пуговицу на вороте рубахи, и только когда совсем стемнело, сказал:
– Ну, рассказывай, Миша.
– Наливай еще чай и варенье ставь на стол, – сказал Михаил.
Алексей молча и удивленно показал другу на пустую банку.
– Ставь чайник, – уверенным тоном сказал тот. – Хорошую ты, Алеша, о себе память оставил. Стоило мне сказать в деревне, что ты собираешься опять погостить здесь, как народ столько нанес и варенья из облепихи, и солений разных, что даже пришлось от чего-то отказываться. Запас в избушке большой, до весны хватит: весь чулан забит банками, а варенье – оно под кроватью у тебя, доставай.
Видя, что друг не решается начать серьезный разговор, Алексей опять спросил:
– Что же все-таки с тобой произошло?
Лицо отца Михаила стало серьезным, и он, немного помолчав, ответил:
– У меня дома вот как недели две лежит бумага об увольнении из священников, а именно за штат и без права служения! Так что я теперь не батюшка и в церковь, как говорится, ни ногой.
– За что же, Миш?
– А вспомни, когда мы с тобой шли исповедоваться к старцу в монастырь, ты рассказал о своих сомнениях, а я тебе сказал о своих. Я, как и ты, все рассказал старцу, просил у него совета, но тот недолго думая решительно сказал, что я уже не мальчик и жизнь повидал, а сомнения мои в вере столь глубоки, что не выправишь их, и что не тот я путь по жизни выбрал. Уходить, мол, мне из церкви надо. А недавно пришла та бумага, о которой я тебе сказал. Вот и служба моя закончилась, а я без служения Богу не мыслю себя. И спиться думал, и руки наложить на себя хотел, но не смог: истинно христианин я. Люди мне доверяют и любят меня! Не завидую я тому,
