Озирису, что она не видела, как мадам уходила, рассказала ей о бешенстве бедняги. О его розысках, мольбах, проклятиях. Он разбил зеркало, а потом плакал, ибо был суеверен. Все воскресенье караулил телефонные звонки, подъезжающие автомобили, метался по комнате. Наконец, уже вечером, заявил с нарочитым спокойствием:
– Жозефина, вернется мадам или нет – я ее покидаю. Можете передать ей это от меня. Соберите мои вещи. Остальное предоставляю ей. Пусть распорядится всем этим, как хочет.
– Уф! – выдохнула Жермена. – Скатертью дорожка.
Она знала, что красивая девушка никогда не останется на мели.
Дома ее ждала сестра.
– Ведь предупреждала я тебя, что этим кончится, – воскликнула Лут. – Нестор не желает больше тебя видеть. Когда заговаривают о тебе, он плюется.
– Ну и пусть плюется, – отвечала Жермена. – Я с ним задыхаюсь. Мы с Жаком ездили в деревню. От Нестора пахнет затхлостью.
– Как ты собираешься жить?
– Не беспокойся, детка. К тому же Нестор – сущая липучка. Очень удивлюсь, если он не попытается вернуться.
Вернулся Озирис так скоро, что столкнулся с уходившей Лут. Жермена, успевшая прилечь, заставила его дожидаться в прихожей.
Войдя, он остановился, отвесил поклон и опустился на стул в изножье кровати.
– Дорогая Жермена… – начал он.
– Это что, тронная речь?
Он приосанился.
– Дорогая Жермена, между нами все кончено, кончено. Я написал тебе письмо, в котором разрываю наши отношения. Но, зная твое небрежное обращение с письмами, я пришел прочесть его тебе.
– Знаете ли вы, – сказала она, – что вы более чем смешны?
– Возможно, – не отступался Нестор, – но вы все же выслушаете мое письмо.
И достал его из кармана.
– Я не стану слушать.
– Станете.
– Нет.
– Да.
– Нет.
– Ладно. Все равно я его прочту.
Она заткнула уши и затянула песенку. Озирис голосом человека, привыкшего выкрикивать биржевой курс, начал:
– Безумная моя бедняжка…
Жермена прыснула.
– Мадам смеется, следовательно, мадам слышит, – заметил Нестор. – Итак, я продолжаю.
На этот раз Жермена запела во весь голос, и чтение стало невозможным. Нестор положил письмо на колено.
– Хорошо, – сказал он, – я умолкаю.
Она убрала руки от ушей.
– Но только, – он угрожающе поднял палец, – предупреждаю тебя: если ты не дашь мне читать, я уйду. И ты меня больше не увидишь. Ни-ког-да.
– Так ведь этим письмом ты и так разрываешь отношения.
– Разрыв разрыву рознь, – промямлил этот человек, гениальный в цифрах, то есть в поэзии, и беспросветно тупой в любви, в которой никакой поэзии нет. – Я хотел
