я такое почувствовал… Пока два раза не спустил в туалете, не мог успокоиться!
Алекс со смехом стонет. Привстав на локте, с силой запускает в меня подушкой.
– О, Господи, Картер, заткнись! – просит. – Ну, почему ты хоть иногда не можешь быть серьезным!
Я могу, и еще как, но только не тогда, когда родной брат несет подобную чушь!
– Потому что от твоих признаний, Ал, меня сейчас стошнит! Ты еще не был ни с одной девчонкой, да что ты можешь знать о любви? Это же так очевидно!
– А ты?
Алекс возвращает мне вопрос, а я ему – подушку. Приваливаюсь голой спиной к стене и предупреждаю, наставив палец:
– Вот даже не начинай забивать мне баки подобной хренью! И не подумаю отвечать!
Но Алекс не был бы сам собой, если бы тоже не сел в постели и не добавил упрямо:
– Но это правда! Это по-настоящему, понимаешь? Лена добрая, умная и очень красивая девушка! – Он на секунду пытается спрятать слова за смущенной заминкой, но желание сказать побеждает: – И она тоже меня любит.
Этот день просто достал отстойными сюрпризами, и я с сомнением фыркаю:
– Девчонка, как девчонка. Две руки, две ноги… задница! Хм, по идее, уже должна быть, правда, я не заметил.
– Картер, если ты не заткнешься, я обижусь! – сердито обещает Алекс, и я сдаюсь:
– Ладно, успокойся!
Я встаю с кровати, подхожу к окну и убираю жалюзи. Усевшись на подоконник так же, как еще недавно брат, достаю из тайника под ним пачку сигарет, зажигалку и закуриваю. Затягиваюсь, выпуская дым в открытую створку.
– Так я не понял, Алекс, – спрашиваю. – Ты ее все-таки поцеловал, своего Трескунка? Или снова мялся, как дурак?
– Нет, не мялся. Все получилось само собой. Картер?
– Что?
На улице темная ночь и лишь горит фонарь у дома Холтов. В окне девчонки на втором этаже тускло светится ночник, и я вдруг думаю, как долго в это окно смотрел Алекс, прежде чем я пришел.
– Мне кажется, я буду любить Лену всегда. Мне больше никто не нужен.
Это признание звучит негромко, и то ли ночь виновата и усталость, а то ли искренность в голосе брата, но я наконец понимаю, как именно звучит чувство, облаченное в звуки и рожденное сердцем. И больше не хочу смеяться. В этих звуках, повисших в комнате, я вдруг ощущаю себя незнакомцем, случайно оказавшемся в мире, о существовании которого даже не догадывался.
Слова иногда ничего не значат, распадаются фоновым крошевом в воздухе и уносятся с ветром, не оставив следа. А иногда их вес так ощутим, что собственная жизнь в сравнении с ними кажется блеклой точкой, затерявшейся в наслоении шелухи. Смети ее, и ничего не останется.
Конечно, я говорю Алексу глупость – на другое я сейчас не способен. Только криво улыбнуться перекошенным ртом и сузить глаза от попавшего в них дыма:
– Ну, и как ты эту гребаную любовь чувствуешь, Ал? Каким местом? Хочется посмотреть, что у Трескунка под юбкой?
Он не обижается, хотя я этого жду. Мне этого хочется, и знать бы еще, почему!
