что у тебя такая отличная память.
– В смысле?
– Он всегда будет с тобой. Он не умер. Он продолжает жить. Благодаря тебе.
Мы сидели молча. Когда приносили счет, мы никогда не делили его пополам. Кто-то оплачивал все целиком. Иногда – он. Довольно часто – я.
Пантера говорит, что Самуэль упорно называл бабушкину деменцию «растерянностью». Он рассказывал о том, сколько всего семья сделала для того, чтобы ей не пришлось уезжать из дома. Они распечатывали четкие инструкции, как включить и отключить сигнализацию. Приклеивали яркие бумажки на пульт дистанционного управления, чтобы она не забыла, как переключать каналы. Купили стационарный телефон с кнопками размером с куски сахара, потому что она всегда забывала класть на базу беспроводные телефоны, и когда у нее было занято больше двух часов, все начинали нервничать, и кому-то приходилось прыгать в такси и ехать к ней домой только затем, чтобы обнаружить, что она спит перед телевизором. Однажды Самуэль рассказал, что позвонил ей на домашний телефон, и когда она ответила, телевизор орал так, что она сказала «подожди немного». Потом телевизор затих, а бабушка пыталась продолжить разговор с Самуэлем по пульту дистанционного управления. Я смеялась, когда он это рассказывал, Самуэль и сам смеялся, но потом добавил:
– Все это было бы смешно, если бы не было так печально.
Я так и не поняла, почему его так задела бабушкина болезнь. Для меня старение – естественная часть жизни, люди стареют, становятся забывчивыми, вынуждены принимать помощь других. Но Самуэлю как будто было трудно с этим смириться.
Однажды вечером к нам в бар заглянула Пантера. Вернее так. Сначала вошла Пантера. Потом ее прическа. И под конец ее духи слеш запах сигарет.
– Ух ты, а у вас тут весело, – сказала она, увидев, что мы сидим молча.
На ней были брюки в стиле милитари и куртка с фиолетовым павлиньим узором, в которой она была похожа на промокший помпон (на улице шел дождь – и с ее куртки на пол стекали темные ручейки). В этот раз мы поздоровались. Я подумал: Пантера? Почему Пантера? Если она и не похожа на какое-то животное, то как раз на пантеру. Утопленный турецкий хомяк – возможно. Курдский сурок – вполне. Гигантский сирийский сурикат – вероятно. Нализавшийся персидский павлин – да, но только из-за куртки. Вместо того чтобы спросить, почему ее называют Пантерой, я спросил, что она будет пить, и пошел в бар сделать заказ.
Пантера говорит, что, сидя в больничном коридоре, Самуэль рассказывал, что забрал из бабушкиного дома кучу памятных вещей. Фотоальбомы и компакт-диски, духи и рождественские открытки, старую дедушкину одежду. И все это для того, чтобы попытаться вдохнуть жизнь в бабушкины воспоминания.
– И как, сработало? – спросила я.
– Не знаю. Бывает по-разному. Иногда у нее очень ясная голова. В машине она подпевала песне и спросила, как дела у Вандада. А через три минуты решила, что я ее похитил. Просто безумие какое-то.
