ложатся под иней.И пахнет так странно, как будто открыл я впервые
цветение плавных ветвей наклонившейся ивы.
Все небо в заплатах, все небо заштопано серым —
от низких закатов до белых сияющих перьев.
Как будто Земля обрела вдруг былые надежды
и сбросила к черту браслеты, сережки, одежды.
И всюду сияет тревожно, зовуще и бело
ее обнаженное, ждущее, плотное тело.
Ю.П.
Дым костра разметало ветром
и печальный таежный дрозд
мне вещает о километрах,
отделивших меня от звезд,
и плывут среди рыжих сосен,
над упругой щетиной мхов,
ароматы таежных весен,
можжевельников и стихов…
Тишина. Только где-то эхо
на вершинах гудит сухих,
да заходятся дальним смехом
непутевые петухи,
да клубится в пыли дорожной
над славянской вязью полей
удивительный и тревожный
серебристый пух тополей…
Когда вечерами плещет
простуженная волна,
нужны ненужные вещи,
придуманные слова.
И мы говорим о всяких
таинственных пустяках —
о белоснежных маках
и голубых слонах.
Гадаем неосторожно
и чувствуем – это к нам
по лунным спешит дорожкам
Бегущая по волнам.
Но зная, что только сами
мы можем себе помочь,
уходит, кивнув на память,
спасать уходящих в ночь.
Раздвинув цветные звезды,
с неба смотрит Луна.
Все чрезвычайно просто,
как воздух и тишина.
Туманные тают полосы
и берега молчат.
Я лучше скажу вполголоса,
о чем другие кричат.
Придумали – расставания.
Как стрелы слова нацелены:
О, бедра твои поставлены,
как амфоры драгоценные!
Кожа вина нежнее,
нет взгляда чище и строже…
А все во сто раз сложнее
и в столько же, верно, проще.
Кощунствуй, люби, пророчествуй,
никто не наделит санкцией
вернуть ее, если хочется
назад, с полпути, со станции.
Пора листопадов канула,
всю ночь за стеклом оконным
шуршат по садам стеклянным
пушные аукционы.
Когда мы увиделись, все отошло
куда-то на самые дальние планы.
Кружились деревья, плескалось весло,
ромашки летали вокруг, как воланы.
А праздник вовсю прорастал из земли,
он рвал голубые клокастые почки,
листву выгонял и пускал пузыри,
и скатывал громы, как гулкие бочки.
Цветной и огромный, он все разбудил
медведем, добившимся лета и нерпы.
И мы понимали: он брал, не дарил!
Он праздник!
А мы —
его
