человека, как Лев Давидович это могло бы уязвить – если б не осознание того, что он один из сотен миллионов, достигших такой чести. Он и Ленину не завидовал – тот был ровня Троцкому, но старше; потому и раньше добился своего. А мое еще придет ко мне! – самоуверенно думал Лев Давидович.
И вот как-то упустил момент, как родство со стихиями поблекло. Иной раз он ловил себя на мысли, что они по неведомой прихоти нахмурились, отвернулись от него. Старался гнать от себя эту мысль, понимал, что выходит по-детски, раздражался и начинал гнать раздражение… А мысль-то все равно не уходила, выкручивалась и превращалась в мысль о том, что стихии отвернулись от него, чтобы повернуться к другому…
Ну, а кто этот другой, объяснять не надо.
И вот ведь казус: силы отвернулись, а заботы не делись никуда. Предреввоенсовета, он же наркомвоен должен делать тысячу дел в день, и если раньше это было влет, легко, задорно, с куражом, то стало натужно, муторно, без вдохновения… А впрочем, и тут надо сказать правду: в рабочем графике раньше было не вздохнуть, не продохнуть, а теперь стали появляться пробелы и послабления, и в кабинет председателя стали заметно реже заглядывать те, кто по статусу был почти равен ему. Хотя при встречах вроде бы все оставалось по-прежнему, общались по-товарищески, бывало, перешучивались и пересмеивались… И все-таки стало что-то уже не то.
Конечно, Троцкий был не тот человек, чтобы впасть в грусть-тоску от таких новостей. Напротив, собирался, как опытный спортсмен перед схваткой. Стал находить особый вкус в минутках одиночества, смаковал их, тасуя расклады, ища решения. Это он умел и без вдохновения.
Вот и сейчас, пройдясь пару раз по кабинету, вернулся к столу, сел.
Ну-ну – мысленно произнес он. Подумаем…
Он собирал себя на четкую, напористую, агрессивную работу мысли – но вместо того почему-то взяла досада на эту дуру Шпильрейн.
Троцкий так и сказал про себя: «эта дура» – чувствуя несправедливость сказанного. Но не удержался.
Конечно, она не дура. Даже напротив – слишком умная. Лев Давидович, признаться, самонадеянно ожидал, что она придет в восторг от его предложения. Возможно, не выразит его, но он-то уж увидит, разгадает ее реакцию. Радость и благодарность не скроешь – он без труда прочел бы это в лице собеседницы.
Ну и разгадать-то разгадал. Шпильрейн повела себя вежливо, осторожно и отстраненно. Иначе говоря, не увидела в нем, Троцком, надежного покровителя. А еще иначе говоря, увидела будущего неудачника.
Вот это и зацепило. И больнее, чем можно было представить. И если уж честно смотреть на это все, то следует признать, что обижаться, гневаться на поведение гостьи незачем. Оно всего лишь отражение увиденного. Шпильрейн повела себя совершенно разумно со своей позиции – за что ее винить?..
Дело в себе самом, Лев Давидович, надо за себя взяться, все проанализировать, не спеша, с толком, с расстановкой… Что-то не так, да. Но ничего
