с нагловатым вызовом, особенно младший. С них сняли верхнюю одежду, оставив в гимнастерках на октябрьской улице – никакой, дескать, разницы, мерзнуть им или нет. Они и точно, будто бы не чувствовали холода. А может, в самом деле – не чувствовали? Они ведь были уже не совсем здесь, хотя еще не ТАМ. Между ними и живыми если не пролегла, то наметилась грань, незримая для глаз, но совершенно уловимая каким-то неизъяснимым чутьем… По крайней мере, молодой стрелок ЧОНа это чувствовал до озноба, и подергивало его не от холода, а от прилива жуткой, темной силы, всплывающей точно из ниоткуда. И сила эта будто безмолвно, но повелительно говорила: смотри! Запоминай! Они другие. Они уже не люди, они шагнули в царство призраков, вот уже бледнеют, тают, не отбрасывают тени, вещи уже начинают просвечивать сквозь них… все это перед тем, как им совсем исчезнуть.
Вряд ли таинственный голос говорил именно такие слова. Скорее, молодой человек слышал и испытывал сумеречный сумбур, но в нем он, несомненно, уловил суровую, необъяснимую сложность мира. Ему доводилось видеть убитых. Ну – мертвецы и мертвецы, зрелище малоприятное, но без трепета. А тут…
А тут он видел двигающихся, говорящих, храбрящихся – но уже не живых. Это даже не пугало. Это было дико, несовместимо с миром, парень просто не знал, явь перед ним или сон.
Правда, слишком долго морочиться не пришлось.
Дверь штаба распахнулась, на крыльцо выкатился маленький толстенький комиссар в скрипучей кожаной куртке, которая была ему сильно велика, чуть не до колен.
– Держи! – привычным движением плеч вздернув длинные рукава, он сунул старшему расстрельной команды исписанный бланк.
Тот неспешно принял бумагу, молча прочел, сунул за отворот шинели.
– Ведите, – велел своим.
Такие акции старались поручать бойцам ЧОНа, считая их более надежными и жесткими, чем обычные красноармейцы.
– Тьфу! – плюнул молодой. – Команду отдать не можешь, как следует, кувшинное рыло!
– А ты плюешься, как последний хам, – неожиданно спокойно ответил бывший токарь. – Думаешь показать, мол, сам черт не брат? Так это чушь. Если уж смерть твоя пришла, так встреть ее как человек. Без кривляний. А то… Ну, чего встали? – прервал он себя, обратившись к подчиненным. – Что сказано?.. Вперед!
Юноша хотел было огрызнуться, но поручик вяло прервал:
– Бросьте, прапорщик. В самом деле, глупая бравада…
Прапорщик запнулся. Губы презрительно искривились, как бы для очередного плевка, однако слова старшего товарища все же повлияли. Скривился, но плевать не стал.
Конвой заклацал затворами, взял ружья наперевес. Вести пленных было пара шагов – в соседний двор, вернее, хозяйственную площадку, с трех сторон окруженную амбарными стенами. К одной – глухой бревенчатой – подвели приговоренных. Лицом к ней.
Почему-то молодой ЧОНовец думал, что его ровесник вновь начнет дерзить, развернутся лицом к ружейным дулам, скажет что-то отчаянное, злое. Но, видать, запас ухарства
