перед собой винтовку. Впечатление такое, что красные малость сникли: постреливают лишь изредка, вперед не лезут, а наоборот – видно, как кое-кто, прячась за кусты и валуны, спускается сам и уволакивает раненых под защиту сосен. Неподвижные тела раскиданы в двадцати шагах от гребня высоты – здесь захлебнулось наступление республиканцев.
Мавр, лежащий справа от Горгеля, тоже высовывает голову из укрытия, смотрит на соседа, а тот на него: под грязной феской с капральской нашивкой – изрезанное ранними морщинами небритое смуглое лицо с сединой в усах. На вид ему лет тридцать с лишним, и дались они ему, по всему судя, непросто.
– Будь у нас шайтан-ружье эта, ни один бы не ушел, – говорит он с видом знатока.
– Шайтан-ружье?
– Ну, машинка, которая строчит без умолку, – мавр сгибает указательный палец, словно нажимая на гашетку. – Пумелет.
– А-а.
Мавр привстает еще немного, очень внимательно всматриваясь в склон высоты.
– Обделались и откатились. Видишь ты?
– Вижу.
– Красный зболочь очень наглый стал. В бога не верят.
– И в черта тоже.
– Видишь – вон двое лежат? Не хочешь обшарить или есть у них что?
– Я? Я с ума не сошел пока.
– Ладно, земляк, сползаю сам, – мавр очень осторожно кладет винтовку на камни, показывает на нее Горгелю. – Гляди за ружьей моей в оба.
– Дождись лучше, когда стемнеет. Видишь, солнце уже низко.
– Не беспокойся, я знаю, как делать. Посмотрю и, бог даст, вернусь.
– А вдруг не даст?
– Не трусь, земляк.
С этими словами мавр берет в одну руку мачете, в другую – гранату и ползком скрывается в кустах. Горгель с интересом провожает его глазами, держит маузер наготове, чтобы в случае чего прикрыть его огнем. Но стрельба стихла, склон опустел – республиканцы отступили в сосняк.
– А этот сукин сын где? – раздается за спиной голос сержанта.
– Пошел взглянуть на трупы красных, – не оборачиваясь, отвечает Горгель.
– До чего ж эти арабы охочи до добычи… А этот – особенно.
– Вы его знаете?
– Конечно знаю. Капрал Селиман из моего взвода. Вечно ему неймется.
Через десять минут мавр возвращается – также ползком. Улыбаясь от уха до уха, он с торжеством показывает Горгелю трофеи – золотые кольцо и два окровавленных зуба, наручные часы, два бумажника с республиканскими песетами, два патронташа, банку консервированного тунца в масле и почти полную, хоть и мятую пачку «Голуаз».
– Купи вот французские сигареты, земляк, – говорит он, протягивая одну Горгелю. – Дрянные, дешевые. За пять песет всего.
Пато Монсон, сгибаясь под тяжестью ящика с катушкой, входит в смолистый полумрак сосновой рощи, меж тем как две ее напарницы с полевыми телефонами прокладывают по земле провод. Мы словно пауки, думает она, вытягивающие из своего нутра нити паутины. Выше по склону, скрытому за деревьями, на высоте под
